Андрей Куц - Самое страшное преступление

А её тельце никак не желает расти! Катя всё так же мала, словно ей всего лишь одиннадцать!

Она пугается будущего: что, если ей суждено навсегда остаться такой малышкой? Вот ужас-то! И в этом виновата мать! Да-да, непременно. Мать и отец. Но отца давно нет рядом, – и его образ распался, потеряв очертания, от чего Катя его додумывает, неизбежно облагораживая, наделяя неоспоримыми достоинствами, – каким бы ни был отец, его вины в её задержке роста неизмеримо меньше. Мать! Женщина, которая постоянно рядом, которая беспробудно пьёт и якшается с разными облезлыми мужиками – вот виновница! Женщина, которая, подхрапывая, сопит сейчас на разложенном диване возле окна – в одежде, без спального белья, в обнимку с дядей Серёжей, – а над ними витает чадный дух перегара – чад, который заполз в каждую щель бабкиной рассохшейся, просевшей избёнки.

Катя знает, что несмотря ни на что в её жизни обязательно будут мужчины: пускай она мала, но она миловидна, привлекательна. Катя хороша собой.

«Только бы не повторить путь матери, – часто думает девочка. – Только бы не якшаться с неотёсанными пропащими забулдыгами».

«Вот будешь коротышкой, тогда иного не останется!»

От этого её пробирает мороз.

Мысль невыносима.

Бежать от неё, скорее бежать!

Катя мечется в постели, судорожно отыскивая то, что наверняка займёт её воображение. И что же это? Конечно, Егорушка! Страшненький, неказистый, опасный, но цепкий до жизни, умеющий жить при любых обстоятельствах. Знающий, какой может быть ужасной, бесцельной, унизительной жизнь, и какой она бывает прекрасной, чудесной, захватывающей, соблазнительно упоенной… И, если уж Кате написано на роду выбирать среди пьяниц и бандитов, пускай это будет пьяница и бандит в одном лице, да к тому же успешный – умеющий достигать поставленной задачи любыми путями, не останавливающийся ни перед чем, – чтобы Кате было не только страшно и пусто жить, а знала бы она, что такое удовольствие с радостью и восторгом.

«Да-да, если всё будет плохо, то лучше пусть будет так: вспышка, свет, а потом – смерть…»

Кате нравится такая перспектива. Она немного успокаивается и задумывается о том, как этим вечером, уже в темноте, Жора… Егорушка… этот страшненький во всех отношениях маленький мужчина мылся в реке, натираясь куском мыла.

«Надо будет расспросить Бориску», – думает она.

Катя краснеет: ей вдруг отчётливо представился намыленный голый Жора, едва различимый в темноте, но подсвеченный луной и бликами, которые качаются на волнах взбаламученной им воды. Она всматривается туда, куда не положено, куда стыдно, некрасиво и вульгарно смотреть.

Её щёки пылают. Катя чувствует, как их объял жар.

«Фу, мерзкая, мерзкая девчонка-малолетка! Как тебе не стыдно!» – И сама же отвечает: «Мне стыдно! Очень-очень стыдно, но что я могу поделать? Оно само! Само лезет в голову».

«В ночь! В ночь! Бежать. Скорее бежать в ночь!»

Катя выбралась из-под одеяла и в длинной ночной рубашке, как призрак, проскользила на улицу.

Луны не было – она скрылась за одиноким большим облаком, обведя его ближний край золотой каймой. Светили звёзды. И было очень-очень свежо, потому что только что землю окропил маленький дождик, и вызвал он к жизни лёгкий ветерок, который свободно гулял на просторах бескрайних полей.

Утро было душное. Солнце пекло.

В кукурузных дебрях застаивался пар – скупые капли, освежившие ночью землю, быстро просыхали.

Чахлая крыша шалаша благополучно справилась с ночными осадками, и схоронившийся под ней мужчина не пробудился, – Жора, отмытый в реке от многодневной грязи, наконец-то спал как младенец. Он облачился в железнодорожный китель, стёганые штаны и шерстяные носки, презентованные ему Бориской в первый день. Одежда была хотя и старой, пригодной лишь для хозяйственных нужд, но выстиранной перед тем, как её запрятали на хранение в сундук. Его собственные рубашка, джинсы и носки были отданы Бориске, который перед сном всё это выстирал и повесил на верёвку, растянув её в доме, чтобы по утру никто не увидел во дворе чужой одежды.

Хорошенько выспавшись, Жора поднялся в начале девятого.

Он позавтракал, и поджидал детей в полной готовности к предстоящему переезду.

В столь чудесное утро Жоре не моглось ни о чём беспокоиться.

Единственное, что не столько тревожило, сколько интересовало его, это – насколько дети не переменили о нём мнения, после его более или менее, скорее более, правдивого рассказа. Им на это были отведены целый вечер, вся ночь и такое чудесное-расчудесное утро.

«Об этом незачем стараться думать. Придёт срок, и я всё увижу собственными глазами».

Жора был в превосходном расположении духа.

Дети встретили утро под тенью некой великой страшной тайны, непосредственными хранителями которой они стали. Это вдохнуло в них уверенность в себе. Они как никогда прежде были непоколебимы даже перед лицом беспокойных, требовательных, подчас вздорных родителей. У них выпрямились спины, приподнялись головы, а взгляд был лёгок и ироничен. Правда, пока они не воспринимали произошедшую с ними перемену с должной полнотой. Пока что для них всё было сосредоточено в ощущениях: причина необыкновенной, невиданной ранее уверенности в себе не покидала их мыслей ни на секунду, но они не видели того, что именно она делает их сильнее – это понимание ускользало от них, оно бродило на периферии сознания отдельными всполохами, скакало быстро истлевающими искрами. Но настанет день и час, и они всё поймут, и произойдёт это в ближайшее время. А в это чудесное утро им, как и Жоре, ни о чём не хотелось задумываться. К тому же их ожидало увлекательное дело: постройка шалаша на новом месте. Эта затея им нравилась. Даже Катя позабыла свои ночные мучения, увидав чудесный день и ожидая предстоящее маленькое, но событие… и зная то, с кем у них назначена встреча в кукурузных дебрях – не с ночным визитёром из её снов, а с беглым преступником, страшным человеком, мучителем и убийцей!.. жуть… И он находится в их полном распоряжении! О нём никто не знает. Только они! Они – хранители этой Огромной тайны. Они – его попечители. Он от них зависит! А ведь он… он – взрослый! Он – практически одногодок их родителям! Взрослый, матёрый зверь, а общается с ними на равных, и нуждается в них, как они – в родителях, и никуда не может уйти: он привязан и к месту, и к ним – к всего лишь детям. Грандиозно!

Накануне вечером маленькая – крохотулечка – Любочка всё думала о маме и о её возможной связи с дядечкой в шалаше. И ночью она подскочила на постели от навалившегося кошмарного видения: вокруг чернота, пожар охватил поле, а она снова ищет маму, и мечется в сполохах огня, и не может выбраться, – и Любочка забоялась пуще, чем бесконечной разлуки с мамой, потерять свою коротенькую жизнь, забоялась она пропасть в клокочущем огненном море, – что напугало её ещё сильнее. Выходило так, что она захотела пренебречь мамой ради себя любимой!