Лука Д'Андреа - Сущность зла

– Знаешь, славные были ребята, – сказал Вернер, когда мы дошли до сосны, расщепленной ударом молнии. – Все трое здесь родились. Эви и Маркус – сестра и брат. Сестра старшая. Красавица. Но не повезло ей.

– Как так?

– Знаешь, Джереми, что такое болезнь Южного Тироля?

– Нет… – смешался я. – Понятия не имею.

– Алкоголь.

– Эви была алкоголичкой?

– Не Эви. Ее мать. Женщину бросил муж, коммивояжер из Вероны, где-то в семидесятых, сразу после рождения Маркуса. Но и до того жизнь ее была не сахар, уверяю тебя.

– Почему?

– Другие времена, Джереми. Видишь мое имение?

– Вельшбоден?

– Знаешь, почему я приобрел его чуть ли не за горстку орехов?

– Потому, что у тебя деловая хватка?

– И это тоже. Можешь ты перевести название?

– Вельшбоден?

– Genau.

Местный диалект сильно искажал Hochdeutsch [22] Литературный немецкий язык (нем.). , с которым я вырос благодаря моей матери, и частенько случалось так, что я вообще ничего не понимал. Я уныло помотал головой.

– Слово Walscher, или Welsher, или сколько других его искажений не существует в округе, – ключевое слово для того, Джереми, кто хочет понять, какой мусор заметают тут под ковер.

Он намекал на этническую вражду, которая началась после Второй мировой войны и о которой я немало слышал.

– Итальянцы против немцев, немцы против итальянцев? Белфаст со штруделем? [23] Межнациональная рознь в Южном Тироле сравнивается с более известным религиозно-этническим конфликтом в Ирландии.

– Walscher означает иностранец, чужак. Пришлый. Но в дурном, уничижительном смысле. Вот почему я купил землю за смешную сумму. Потому, что на ней жили Walscher.

– Но конфликт…

– Конфликта больше нет благодаря туристам и Господу Богу. Но где-то под спудом всегда тлеет искра…

– Неприязни.

– Мне нравится, хорошее слово. Корректное. Именно так. Этнический конфликт между хорошо воспитанными людьми. Но в шестидесятые годы, когда мать Эви и Маркуса вышла замуж за коммивояжера из Вероны, этнический конфликт проходил под взрывы бомб. В свидетельстве о рождении фамилия Эви значится как Тоньон, но если ты спросишь у местных, тебе ответят, что Эви и Маркус звались Баумгартнер, по материнской фамилии. Понимаешь? Наполовину итальянское происхождение оказалось перечеркнуто. Мать Эви вышла замуж за итальянца: можешь представить себе, что означал в те времена смешанный брак?

– Уж никак не красивую жизнь.

– Никоим образом. Потом муж ее бросил, а алкоголь уничтожил ту последнюю малость здравого смысла, какая еще оставалась у нее в голове. Маркуса вырастила Эви.

– Мать еще жива?

– Мать Эви умерла через пару лет после того, как мы похоронили ее детей. На кладбище она не явилась. Мы зашли к ней домой: она валялась на полу, на кухне. Была пьяная в стельку и все спрашивала, не хотим ли мы… ну, не хотим ли…

Вернер засмущался, и я выручил его, задав вопрос:

– Она промышляла проституцией?

– Только когда кончались деньги, которые ей удавалось скопить, подрабатывая то тут, то там.

Мы еще немного прошлись в молчании. Я слушал, как кричат гагары и чирикают воробьи.

Проплывавшее облако затмило солнце, потом продолжило свой путь на восток – мирное, безразличное к трагедии, о которой Вернер рассказывал мне.

– А Курт? – спросил я, чтобы нарушить молчание, которое начинало меня тяготить.

– Курт Шальтцманн. Старший из троих. Он тоже был славный малый. – Вернер остановился, отломил ветку от сосны с темным узловатым стволом. – Знаю: в подобных случаях всегда так говорят. Но поверь мне: они вправду были славные ребята.

Вернер умолк, а я, чтобы заполнить паузу, проговорил вполголоса:

– В восемьдесят пятом я хотел стать питчером [24] Питчер – игрок бейсбольной команды. в команде «Янкиз» и был влюблен в мою тетю Бетти. Она пекла невероятно вкусные маффины. О тех годах у меня прекрасные воспоминания.

– В наших краях в те годы было еще хуже, чем в войну, поверь мне. Молодежь уезжала, а кто оставался, травил себя алкоголем. Как и большинство тех, кто постарше. Не было ни туризма, ни субсидий на сельское хозяйство. Не было работы. Не было будущего.

– Почему же тогда Эви и прочие остались?

– А кто тебе сказал, что они остались?

– Значит, они уехали?

– Эви – первая. Она была не только умница, она была красавица. А знаешь ли ты, что случалось в те годы с красивыми и умными девушками в наших краях?

– Они выходили замуж и начинали пить?

Вернер кивнул.

– Первый попавшийся говнюк, а их тут полно, вскружит девчонке голову, обрюхатит ее, а потом принимается лупить ремнем, если в холодильнике недостаточно пива. А со временем, будь уверен, получается так, что пива всегда не хватает. Эви видела, что случается с женщинами, которые теряют голову из-за говнюков.

Я впервые слышал, чтобы Вернер употреблял такие слова.

– У Эви был план. Она закончила школу с самыми высокими баллами и получила стипендию для учебы в университете. И она, и Маркус владели двумя языками, но мать отказывалась говорить по-итальянски, к тому же их приучили к фамилии Баумгартнер, так что, когда наступил момент выбирать, в какой университет поехать, Эви решила в пользу Австрии.

– И на какой факультет она поступила?

– На геологический. Она любила горы. Особенно Блеттербах. На Блеттербах она водила младшего брата, когда дома становилось невтерпеж, и на Блеттербахе, как говорят, она поняла, что влюбилась.

– В Курта? – спросил я, уже угадывая ответ.

– Они были знакомы; в маленькой деревне, где рождается немного детей, эти немногие знают друг друга с пеленок, но Курт вел совсем другую жизнь. Он был на пять лет старше Эви, работал в горах проводником и спасателем. Он происходил из хорошей семьи. Его отец, Ханнес Шальтцманн, был мне другом. – Вернер осекся, и глаза его на миг затуманила грусть. – Хорошим другом. Это Ханнес привил сыну страстную любовь к горам.

– Ханнес тоже работал в Спасательной службе?

– Входил в правление. Это он накопил денег, чтобы приобрести «Алуэтт». Помню, Курт все время просил позволения использовать вертолетик, чтобы катать туристов над Доломитами за определенную плату, но, хотя сама по себе идея была гениальная, мы об этом даже слышать не хотели. «Алуэтт» служил для того, чтобы спасать людей, а не развлекать отдыхающих. И не думай, что парень был жадным, вовсе нет. Как проводник Курт зарабатывал негусто, а как спасатель – еще меньше, если учесть, что все мы были добровольцами. Но для Курта деньги ничего не значили. Наградой ему служили горы.

– У Эви и Курта была счастливая любовь?

Вернер улыбнулся:

– Такая только в сказках бывает. Эви ясно представляла себе свое будущее. Университет, диплом с наивысшими баллами, докторантура, потом музей естественной истории в Больцано, о котором тогда много говорили. У нее были амбиции. Она мечтала стать куратором отдела геологии. И по-моему, у нее бы получилось, такая она была молодчина. Как только приехала в Инсбрук, сразу отличилась, и профессора ее заметили. Сам посуди, как ей было нелегко. Представь себе девушку, молоденькую девушку с гор, которая говорит на нашем диалокте , как она затевает дискуссии с университетскими мудрецами, а ведь иные из них начинали карьеру в тридцатые-сороковые годы. Не знаю, понятно ли я говорю. Так или иначе, оценки у нее были отличные. Она начала публиковаться. Стала восходящей звездой.