Лука Д'Андреа - Сущность зла

– Бог мой…

– В тот день, двадцать восьмого апреля, Бог смотрел в другую сторону.

– Что вы предприняли?

– Весь этот ужас заставил нас позабыть о времени, а гроза налетела с еще большей силой. В семь часов вечера.

– Через четыре часа? Вы пробыли там четыре часа?

– Он заползал внутрь, Джереми, – прошептал Вернер. – Этот ужас заползал внутрь и не желал выходить. Не хочу себя выставить слабаком, но то, что мы видели, пропиталось таким противоестественным злом, да, именно злом, что свет разума покинул нас. Знаешь ли ты, что я часто размышлял над этим в последующие годы? Думаю, Макс, Гюнтер, Ханнес и я – все мы в тот день оставили на Блеттербахе частицу своей души. В тот день и в последовавшую за ним ночь.

Я едва не задохнулся.

– Ты хочешь сказать, что вы остались там на ночь?

– Выступ скалы служил отличным укрытием, порода вокруг размывалась, оплывала, как горячий воск, но поляна держалась. Молнии сверкали одна за другой, чудо, что никого из нас не испепелило. Нам ничего другого не оставалось.

– Но трупы…

– Мы их накрыли нашими непромокаемыми накидками. Придавили ткань тяжелыми камнями и постарались собрать вещи бедных ребят, чтобы их не унесло ветром и не смыло дождем. Мы знали, что находимся на месте преступления, и отдавали себе отчет в том, что чем больше предметов мы сохраним, тем больше шансов, что карабинеры поймают тех, кто совершил столь чудовищное злодеяние. Но истинная причина, по которой мы остались там, самая простая. Если бы мы двинулись с места, мы бы погибли. В горах свои законы: нравится тебе или нет, но это так. – Вернер направил на меня указательный палец. – В некоторых обстоятельствах, обстоятельствах исключительных, а те обстоятельства были более чем исключительными, важно одно…

– Выжить.

Вернер потер висок.

– Мы провели там всю ночь, тесно прижавшись друг к другу. Ханнес молился и выл, Гюнтер бранился, а я пытался утихомирить того и другого. Поутру, едва чуть-чуть развиднелось, мы отправились в путь. Ханнес не мог держаться на ногах, даже если бы сам Господь ему повелел, моя лодыжка совсем разболелась, так что Макс и Гюнтер по очереди его волокли. Но и Гюнтер был не совсем в порядке. Помнишь, ему камнем пробило каску?

Он не закончил.

Этого и не требовалось.

– Мы добрались до грузовичка. Посадили Ханнеса в кабину, вернулись в деревню. Я принял душ и проспал десять часов подряд. Когда я проснулся, Герта ни о чем меня не спросила. Приготовила мое любимое блюдо, и я его сожрал. Только тогда я осознал, через что мы прошли, и расплакался так, как не плакал даже на похоронах родителей.

– Вы не вызвали полицию?

– В Зибенхохе не работал телефон, не было электричества. Коротковолновый радиопередатчик? Не мог одолеть помехи. Подразделениям Гражданской обороны потребовалось два дня, чтобы пробиться к нам на скреперах. Никто не имел ни малейшего понятия о том, что случилось на Блеттербахе. Все знали, что в Зибенхохе живут люди, привычные к чрезвычайным ситуациям, поэтому помощь сначала направили в селения, расположенные ниже, более многолюдные и менее приспособленные к трудностям, нежели мы. Карабинеры прибыли четвертого мая, когда буря утихла. Проводилось следствие, но убийцу так и не нашли. В конце концов и карабинеры, и Министерство внутренних дел пришли к выводу, что ребятам просто не повезло: они столкнулись в неудачный момент не с тем человеком.

– И это все? – в растерянности спросил я.

Вернер развел руками.

– Это все. Надеюсь, ублюдок погиб где-нибудь на Блеттербахе. Надеюсь, после того как он зарубил бедных ребят, горы поглотили его, и каждый раз, когда поток выходит из берегов, надеюсь, он выносит на поверхность кусок сукина сына. Но это всего лишь надежда.

– В самом Зибенхохе не проводилось следствие?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Вернер, зажигая спичку и поднося ее к кончику сигареты.

– Убить их мог кто-то из деревни. Мне это кажется очевидным.

– У тебя разыгралось воображение.

– Почему?

– Ты забываешь, что такое Зибенхох. Зибенхох – маленькая община. Думаешь, никому не пришло в голову то, что ты сейчас сказал? Это было первое, о чем мы подумали. Но если бы кто-то последовал за ребятами на Блеттербах, мы бы об этом узнали. Уж ты мне поверь. Потому что здесь все обо всех всё знают. Каждую минуту. Кроме того, дойти в такую грозу до поляны, спуститься вниз к Блеттербаху, убить и вернуться назад, причем так, чтобы никто ничего не заподозрил… нет, это невозможно.

– Однако…

Вернер остановил меня:

– Ты обещал.

Я заморгал.

– История бойни вся здесь. Она окончена. Не позволяй пожрать себя, Джереми. Не дай этой истории пожрать тебя, как она пожрала других.

– Кого – других? Например, Ханнеса?

– Например, меня, Джереми.

Мы долго молчали.

– Каждый из нас пережил это на свой лад. Вся деревня была взбудоражена, хотя некоторые…

– Некоторые – меньше прочих, – прошептал я, вспомнив комментарии по поводу гибели Эви и Курта, которые Вернер мне передал и которые после неприятности, приключившейся с Аннелизе в лавочке Алоиза, мне показались более правдоподобными, чем тогда, когда я впервые услышал их.

– Мы увидели. Мы ощутили на себе это… зло. И я решился.

– Уехать?

– Я уже давно об этом подумывал. Ведь я говорил тебе, что отправился в Клес работать в типографии?

– Ты сказал, что сделал это ради Аннелизе.

– Она имела право на отца, который не рискует каждый день своей шкурой. Но я умолчал о том, что просто не мог больше здесь оставаться. Я видел, как жители Зибенхоха возвращаются к нормальной жизни, и не принимал этого. Линии электропередач починили, восстановили телефонную связь, дороги подлатали, кое-где произвели взрывы, чтобы искусственно вызвать оползни. Люди не хотели помнить, и бойня на Блеттербахе очень скоро была забыта. Я все это видел и не уставал повторять про себя, что это несправедливо.

– Ты сказал, что я не должен дать этой истории пожрать меня, как она пожрала других. Кого – других?

– Через несколько часов после нашего возвращения, когда Зибенхох еще был отрезан от мира, Ханнес приставил дуло охотничьего ружья к голове Хелены и выстрелил, убив ее наповал. Мы нашли его впавшим в кататонию, с ружьем в руках, рядом с трупом жены. Его арестовали и поместили в Перджине, в лечебницу, где он пробыл до тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Он похоронен здесь, рядом с сыном и женой. Люди в Зибенхохе могут быть безжалостными и слишком часто болтают лишнее, но все поняли, что случилось с семьей Шальтцманн. Это не Ханнес убил Хелену, а тот мерзавец, который прикончил Курта, Эви и Маркуса. Гюнтер тоже здесь похоронен. Иногда я приношу ему на могилу цветы, понимая, что, оживи тот Гюнтер, которого я знал, он бы смертельно обиделся. Я так и слышу, как он говорит… «Цветочки? Принеси мне пивка, du Arschloch»! [27] Олух! (нем.)