Меган Эббот - Как ты смеешь

Когда мы делали пирамиду при Рыбине, то были «кубиками». И строили ее, как домик, этаж за этажом.

Теперь мы узнаем, что суть пирамиды не в том, чтобы вскарабкаться друг на друга и неподвижно застыть. Суть пирамиды в том, чтобы вдохнуть в нее жизнь. Вместе. Каждая из нас – орган, от которого зависит жизнедеятельность других органов; и вместе мы создаем большой живой организм.

Мы учимся тому, что наши тела принадлежат не только нам, но и команде, и что это главное.

Что, находясь в центре поля, мы становимся единственными людьми во Вселенной. На лицах у нас широкие бессмысленные улыбки, но все, что нас по-настоящему заботит – это стант. Стант – и больше ничего.

В основании пирамиды наш крепкий фундамент – Минди и Кори; мои стопы на плечах у Минди, я чувствую вибрацию ее мышц, и эта вибрация передается Эмили, стоящей на моих плечах.

Средний ярус установлен, но мы не тащим флаера [13] Флаер – «летающий», самый верхний человек в станте, пирамиде. наверх, как груз. Он не карабкается по нам, как по лестнице. Нет, пирамида колеблется, пружинит, помогая флаеру взмыть ввысь, и в едином порыве мы понимаем, что являемся частью чего-то… чего-то настоящего.

– Пирамида – живой организм, ей нужна кровь, пульс и жар. РАЗ, ДВА, ТРИ! Пирамида живет благодаря сплетению ваших тел, ритму, который вы создаете вместе. С каждым счетом вы становитесь единым целым и создаете жизнь. ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, ШЕСТЬ!

Я чувствую Минди под собой, ее литые мышцы; мы движемся, как один человек, подбрасываем Бет, и она тоже становится частью нашего организма: ее кровь начинает течь по моим жилам, а ее сердце – биться с моим в унисон. У нас с ней теперь одно сердце.

– Пирамида неподвижна лишь тогда, когда вы велите ей быть неподвижной, – говорит тренер. – Когда ваши тела становятся единым целым, вы замираете и превращаетесь в мрамор. Вы – камень.

– И в этот момент вы больше уже не сможете шевельнуться, вы перестали быть смазливыми девчонками, которые прыгают по коридору, размахивая хвостиками и болтая о ерунде. Вы перестали быть симпатичными пустышками, вы уже не девочки, вы даже не отдельные личности. Вы – важнейшие составные части одного организма – совершенного организма. А потом на счет СЕМЬ, ВОСЕМЬ, ДЕВЯТЬ…

– Вы рассыпаетесь.

После тренировки, выдохшиеся и скользкие от пота, мы накидываемся на нее с вопросами.

Она ни капли не вспотела, стоит прямо и смотрит на наши измученные лица. Мы прижимаем бутылки с водой к щекам, к груди.

– Тренер, а вы в какой школе учились? – спрашивает кто-то.

– Тренер, а чем занимается ваш муж?

– Тренер, а это ваша машина на учительской стоянке или вашего мужа?

Мы расспрашиваем каждый день. Постепенно, по капле, выуживаем сведения о ней. Она училась в Стоуни-Крик; муж работает в центре, в зеркальном офисном небоскребе, и это он купил ей машину. Почти никаких подробностей. Только то, чем она может поделиться, чтобы не складывалось впечатление, будто она не делится.

Сосредоточенная и целеустремленная, она отвечает на вопросы только после нашего забега по трибунам. Только после того, как мы сто раз вставали на мостики и сделали сто нещадных упражнений на пресс, скользя по полу мокрыми от пота спинами.

Она такая красивая и, кажется, почти стесняется своей ослепительной красоты. Все время хочет одернуть себя, как юбку, приглушить, как звон браслета с бубенчиками.

Она отпускает нас по домам и сама собирается уходить, когда Рири кричит:

– Эй, тренер! Эй, тре-нер! А что это у вас на щиколотке?

Из-под короткого носка выглядывает татуировка – размытое лиловое пятно.

Она даже не поворачивается, как будто не слышала.

– Тренер, что это у вас?

– Ошибка, – отвечает она своим твердым и тихим голосом. Ошибка .

О, так у нашей строгой тренерши темное прошлое. Шальное прошлое.

– Спорим, она снималась в одной из серий «Дрянных девчонок до нашей эры»? – говорит Бет. Она сидит за лэптопом Эмили и набирает имя тренера в поиске на «Ютьюбе». Она задалась целью прошерстить весь интернет.

Но ничего не находится. Я почему-то так и думала. Она – кремень, вряд ли на нее можно что-то нарыть.

После тренировки Эмили – она тает теперь прямо на глазах – лежит на голом линолеуме в раздевалке и раз за разом скручивает пресс, качая мышцы, подгоняя себя под стандарты тренера. Я сижу рядом и держу ее за ноги, чтобы толстые голяшки не дергались.

Оказывается, тренер еще не ушла – она в кабинете, говорит по телефону. Мы видим ее через стекло: она открывает и закрывает жалюзи, покручивая в руке пластиковую палочку. Смотрит в окно на парковку. Открывает и закрывает. Открывает и закрывает.

А потом вешает трубку и выходит из кабинета. Грохочет открывающаяся дверь – и все начинается.

Тренер видит нас и одним кивком приглашает войти.

В кабинете пахнет сигаретным дымом. Как от продавленного дивана в учительской с въевшимся пятном на обивке. По школе гуляет куча версий происхождения того пятна.

На столе у тренера стоит фотография маленькой девочки. Тренер говорит, что ее зовут Кейтлин. Кейтлин четыре года, у нее безвольный ротик, румяные щеки и такой глупый стеклянный взгляд, что я невольно задаюсь вопросом, как людям вообще приходит в голову заводить детей.

– Хорошенькая, – выпаливает Эмили, – как куколка… или типа того.

Куколка или типа того.

Тренерша смотрит на фотографию, будто видит ее впервые. Щурится.

– В детском саду я на плохом счету, – произносит она таким тоном, будто ее это волнует. – Я ее всегда последняя забираю. По крайней мере, из всех мам.

Она ставит фотографию на место и смотрит на нас.

– Помню, у меня тоже такие были, – кивает она на наши фенечки.

Они, мол, в детстве их плели, и надо же, мода возвращается. Она называет их «браслеты дружбы». Впервые слышу, чтобы их так называли.

– Это просто фенечки, – говорю я.

Она смотрит на меня, потом прикуривает от обычной деревянной спички, как тот мужик, что продает нам вино с черного хода своей лавки на Шелтер-Роуд.

– Вот такое плетение у нас называлось «змея на дереве», – говорит она, поддевая мизинцем браслет на запястье Эмили и затягивается сигаретой.

– Это «китайская лестница» – снова возражаю я.

– А это? – Она тычет мне в руку сигаретой так, что кончик едва не обжигает кожу.

Смотрю на свой браслет и на ее изящный пальчик.

– Узел «незабудка», – лыбится Эмили. – Такой проще всего выучить. И я знаю, кто тебе его сплел.

Я не отвечаю.

Тренер смотрит на меня.

– Парни не плетут фенечки.

– Не плетут, – отзывается Эмили и чуть ли не прищелкивает языком.

– Да я даже не помню, кто его мне подарил, – говорю я.

Но потом вспоминаю: это была Кейси Джей, девчонка, с которой мы подружились в чирлидерском лагере прошлым летом, но Бет ее невзлюбила, а потом и смена кончилась. Вот странно: в лагере кажется, что роднее подруг и быть не может, а потом лето заканчивается и вы никогда больше не видитесь.