Элис Лаплант - Расколотый разум

– У нас нет выбора. Когда детектив Лутон нашла скальпель, у нас не осталось выбора.

– Вы имеете в виду, когда моя мать вручила вам скальпель? Стала бы она это делать, если бы была виновна?

– Может быть. Если сама не помнит, что сделала. – Он повернулся ко мне: – Вы убили Аманду О’Тул?

Я не отвечаю. Не отрываясь, смотрю на свои руки. Целые и не перепачканные кровью.

– Доктор Уайт, сосредоточьтесь: это вы убили Аманду О’Тул, а затем отрезали ей четыре пальца?

– Я не помню, – говорю я ему. – Но эти картинки делают мне больно.

Мужчина пристально смотрит на меня. Я отвечаю на его взгляд и качаю головой:

– Нет. Нет. Конечно, нет.

– Вы уверены? В какую-ту секунду мне показалось…

– Моя клиентка ответила. Не изводите ее. Она нездорова.

Один из оставшихся полицейских, тот, что пониже и посветлее, он еще пил энергетик, вмешивается:

– Странно, что что-то она знает, а что-то – нет.

– Такова природа ее болезни, – говорит девушка, сидящая рядом со мной. – Темные и светлые полосы.

– Я просто говорю, что мне показалось, что она что-то вспомнила.

Он поворачивается ко мне.

– Что-нибудь. Хоть что-нибудь еще приходит вам на ум?

Трясу головой. Смотрю прямо перед собой, не поднимая на него глаз. Кладу вспотевшие ладони на колени, под стол.

Мой адвокат встает:

– Вы выдвинете обвинение моему клиенту?

Первый мужчина с сомнением говорит:

– Нам нужно еще кое-что проверить.

Мне не нравится, как девушка и адвокат посмотрели друг на друга. Мы встаем, один из мужчин подает мне пальто. Я ищу блондинку, но она уже ушла.

Из моего блокнота. Странный почерк с необычным наклоном. Запись датирована 8 января и подписана Амандой О’Тул.

Я заскочила поздороваться. Дженнифер, ты, кажется, держишься молодцом. Ты меня узнала. Вспомнила о моей операции на колене, которая была прошлой осенью, и то, что этой весной я собиралась выставить кашпо с томатами на задний двор, где всегда солнечно. Но выглядишь ты неважно. Похудела и вокруг глаз темные круги. Меня страшно бесит, что я тебя вот так теряю, подруга.

Но сегодня у меня нет повода для жалоб. Мы сидели в гостиной и говорили в основном о наших мужчинах: Питере, Джеймсе и Марке. Ты не вспомнила, что и Питера, и Джеймса уже нет рядом. Один в Калифорнии, а другой – в мире, что много лучше или же гораздо хуже нашего.

Питеру нравится Калифорния. Он частенько пишет мне по электронной почте. Спрашивает о тебе. После сорока лет брака не так-то просто сжечь все мосты. Питер и поиск жизненной философии. Жить в трейлере посреди пустыни Мохаве с молоденькой девчушкой, повернутой на оккультизме. Люди спрашивают, как я это выношу. Им кажется, что он меня бросил.

«Дом не кажется пустым?» – спрашивают они. Ну, вообще-то, он всегда таким был, нас же было всего двое в этой громадине. Может, когда ты продашь свой дом и переедешь, я тоже перееду. Больше ничто не держит меня на этой улице.

Ты говорила о том, что тебя беспокоит Марк. Он унаследовал слишком много плохих черт Джеймса, и ни одной – хорошей.

Тут я с тобой не согласна. У Марка есть уязвимое место, которое может его спасти. Это его пугает. Джеймс никогда не признавал слабостей. Крайне самонадеянный до самого конца. Жизнь рядом с таким человеком может изрядно поколебать уверенность в себе, твой муж ведь никогда не сомневался в своих силах.

Но такая самоуверенность таит в себе опасность. Если ты пойдешь за таким лидером, а он оступится, тебе тоже достанется. Он потопит вас обоих. Здоровый скепсис очень даже неплох, а для брака даже необходим. Возможность иногда дать отпор. Ты так никогда не могла.

Послушай меня, мой брак без следа испарился после сорока лет вместе. Разве не должно это было быть болезненно, вызывать хоть какие-то эмоции? Должно. Должен был остаться хоть какой-то осадок. Что-то не так со мной и с Питером, раз все было так легко, раз все закончилось так просто.

По крайней мере, когда умер Джеймс, ты хоть что-то чувствовала. Это выливалось в странные формы, но ты глубоко переживала. Я знаю, что ты не помнишь то время, но ты вдруг сделалась завзятым садовником. Странно. Ты – и грязная работа. Точнее, ты начала рыть ямки на заднем дворе.

После того, как ты выкопала с дюжину, посадила в них розовые побеги из теплицы на Холстед-стрит. Впервые ты пришла в подобное место. А потом ты их забросила. Они, разумеется, погибли. Во дворе была куча холмиков свежей земли, на которых лежали мертвые побеги. Работа свихнувшегося крота.

Помнишь хоть что-то о тех днях? У тебя только начинали проявляться некоторые из симптомов. Конечно же, ты поделилась со мной своими опасениями. Джеймсу ты не говорила. А детям? Мне кажется, что нет. Ты просто наняла сиделку и предоставила им самим обо всем догадываться.

Магдалена сказала, что приступы агрессии становятся все хуже. Я еще ни одного не видела. Она говорит, что я тебя успокаиваю. Думаю, что это скорее знание, чем какой-то дар. Я достаточно прочла об этой болезни, чтобы понимать – нельзя предсказать будущее по прошлому. То же самое говорят о воспитании детей: как только решишь, что освоил это мастерство, все меняется.

Поэтому учителя ненавидят преподавать в разных классах, поэтому я и работала с семиклашками все сорок три года. Попробуй-ка применить все свои идеи и программу к ребенку хотя бы годом старше. Это просто не сработает.

Ты с уверенностью сегодня говорила о Фионе. Тут все ясно. По поводу нее мы единодушны. Она молодец. Мы так ей гордимся. Я так же волновалась за нее, пока она была подростком, как и любой родитель. Страшновато было за ней наблюдать лет с пятнадцати и до двадцати с небольшим.

Ты знаешь, что я серьезно отнеслась к своим обязанностям крестной. Меня не беспокоили секс и наркотики, потому что в ее жизни было и то, и то. Она была самым обычным подростком. Я больше волновалась о ее комплексе спасителя. Она всегда выручала Марка. А потом еще тот ужасный мальчик. Слава богу, с ним все закончилось до того, как ей исполнилось двадцать. А то еще замуж бы за него вышла.

Разумеется, это не могло длиться вечно. Но это повлияло на Фиону. Ранило ее. Наверное, она сильно переживала. Сильнее, чем я после сорока лет.

Хватит! Мне пора. Веди себя хорошо, дорогая подруга. Я скоро еще загляну.

Я много думала о детях. Они были так близки. Марк был настолько старше Фионы, что казалось, он ее оттолкнет, ему будет с ней скучно. Но он никогда так не поступал. И все же они рассорились. Марк иногда так ведет себя. Злится, придирается к каждому слову, отрекается от людей. А потом, через полгода-год, возвращается как ни в чем не бывало, прося прощения.

Сначала она была слишком маленькой, чтобы общаться наравне с его друзьями. Я видела, как она вздыхала то по одному, то по другому из них, но не придавала этому значения. Она была слишком худосочной, неуклюжей, слишком, черт побери, умной, чтобы интересоваться звездами футбола и героями баскетбола, которые тогда были в фаворе у дружков Марка. Но был среди них один; Фионе тогда было лет четырнадцать. У нее больше не было детского обаяния, а приятные девичьи черты еще не развились. Она была замкнутой и скрытной.