Петра Хаммесфар - Грешница

– Как ты мог это сделать? – спросила она. – В то время как одна твоя дочь не способна удержать еду в желудке, ты кормишь другую сладостями.

Опустив голову, отец пробормотал:

– Но ведь у Коры день рождения, Элсбет. Других детей осыпают подарками, к ним приходят родственники. Посмотри на соседей: Грит всю улицу собирает. А у нас…

Больше он ничего не сказал. Мать не повысила голоса, она никогда не кричала.

– А у нас, – мягко перебила она отца, – имеет значение лишь один день рождения – нашего Спасителя. К Нему мы сейчас и обратимся, попросим Его, чтобы Он даровал нам силы устоять перед многочисленными искушениями. Если мы не будем чисты сердцем, то как же Он сможет над нами сжалиться?

Протянув ко мне руку, мама потребовала:

– Отдай это мне и зажги свечи.

Затем мы все втроем встали на колени на скамеечку и простояли так почти целый час. После этого мать отправила меня в постель. Она спросила, готова ли я отказаться от ужина. И я не имела права просто сказать «да». Я действительно должна была быть готова принести эту жертву.

Я была очень голодна, но кивнула, поднялась наверх и легла спать, не почистив зубы. Я плохо себя чувствовала, у меня болел живот, и мне очень хотелось заболеть. Или умереть, возможно, от истощения.

Уснуть я не могла. Я лежала без сна, когда в комнату вошел отец. Было, наверное, около девяти. Он всегда ложился спать в девять, если рано приходил с работы, даже летом, когда еще светло. А что еще ему было делать? Другие люди смотрели по вечерам телевизор, слушали передачи по радио, читали газеты и книги.

У нас не было книг, кроме маминых Библий. Их было несколько: Ветхий Завет, Новый Завет и Библия для детей. В этой книге были картинки и красивые истории о чудесах, совершенных Спасителем.

Мама часто читала Библию для детей Магдалине. Потом показывала ей картинки и рассказывала, что однажды она, безгрешный ангел, будет сидеть на скамеечке у трона Его Отца и радоваться вместе с другими ангелами. Но последние несколько недель Магдалина была слишком слаба и не могла ее слушать. Моя сестра отворачивалась, стоило матери начать рассказывать или читать.

Когда отец закрыл за собой дверь, я услышала, как он пробормотал:

– Скоро все закончится. И тогда этот цирк прекратится, или же я выгоню ее пинком под зад!

И он хлопнул кулаком по ладони, не заметив, что я еще не сплю.

Его звали Рудольф Гровиан. Некоторые нарочно произносили его фамилию неправильно, и тогда она звучала довольно брутально. Но он был отнюдь не агрессивным, напротив; в личной жизни ему стоило бы иногда проявлять больше твердости, и он об этом знал. Рудольфу было пятьдесят два года. Он женился в двадцать семь и вот уже двадцать пять лет как стал отцом.

Его дочь всегда была созданием своенравным, выдвигавшим бесстыдные требования. Она вила из родителей веревки. И в этом была его вина. Нельзя было перекладывать воспитание дочери на жену. Мехтхильда была слишком уступчива и легковерна. Она не умела устанавливать границы и принимала любую чушь, которую ей подсовывали, за чистую монету. Раньше, когда Рудольф пытался урезонить дочь, жена лишь вздыхала:

– Руди, оставь ее, она ведь еще маленькая!

Потом дочь повзрослела и вообще перестала слушаться, особенно его. В таких случаях Мехтхильда произносила свою коронную фразу:

– Не волнуйся ты так, Руди, подумай о своем желчном пузыре; что поделаешь, такой уж у нее возраст.

Его дочь вот уже три года была замужем и теперь вила веревки из порядочного, симпатичного молодого человека. Два года назад она родила сына. И Рудольф Гровиан надеялся, что она образумится, осознает степень своей ответственности и немного поумерит запросы.

В ту субботу ему с горечью пришлось осознать, что некоторые надежды неосуществимы. Вторую половину дня Рудольф провел на дне рождения свояченицы. Его дочь, зять и внук, конечно же, тоже были приглашены. Дочь и внук пришли, а вот зять отсутствовал.

Рудольф Гровиан услышал обрывки разговора между женой и дочерью, давшие ему повод для самых страшных подозрений. «Адвокат» – это слово было произнесено не раз и не два. Убеждать себя в том, что речь идет о случае на дороге или о разногласиях с арендодателем? Нет, он был не настолько наивен.

Рудольф решил серьезно поговорить с дочерью, хоть и знал, что это бессмысленно и что он только лишний раз выйдет из себя. Но, прежде чем он успел исполнить свое намерение, за ним приехали. Это случалось очень часто, такая уж у него профессия.

Рудольф Гровиан был главным комиссаром полицейского управления в районе Рейн-Эрфт, начальником первого участка. Он годился Коре Бендер в отцы. Но вместо того, чтобы заботиться о ней, задавал ей неприятные вопросы о прошлом. Медленно, но уверенно увлекал ее назад, прямо в пучину безумия, которого она боялась больше, чем смерти.

Эта встреча была гибельной для них обоих: полицейский, который в нерабочее время был раздраженным, а иногда и чувствующим вину отцом, и женщина, жившая с осознанием, что отец не может помочь, что все становится только хуже, стоит ему вмешаться.

Возможно, что в эту субботу Рудольф Гровиан был несколько более раздражен, чем обычно, однако обязанности свои выполнял как всегда – спокойно и слегка отстраненно.

Когда его известили о происшествии на озере Отто-Майглер-Зе, он поехал в участок, собрав коллег, даже тех, кто обычно не занимался тяжкими преступлениями.

Несмотря на то что были выходные, работа спорилась. Свидетелей разместили в кабинетах. Рудольф поговорил с каждым из них, чтобы составить первое впечатление.

Люди очень старались припомнить все до мельчайших подробностей, однако ничто не указывало на катализатор, вызвавший катастрофу. В таких случаях – Рудольф знал это по опыту – он таился либо где-то в прошлом, либо в самой природе убийцы. Чтобы обвиняемый ни с того ни с сего набросился на совершенно не знакомого ему человека – с таким Рудольф Гровиан еще ни разу не сталкивался и никогда об этом не слышал.

Женщины топили своих детей, пробивали головы спящим мужьям, травили или душили беспомощных матерей, устав от необходимости ухаживать за ними; женщины убивали мужчин, с которыми у них были близкие отношения. Все, что Рудольф Гровиан услышал в тот субботний вечер в промежутке между семью и девятью часами, отлично вписывалось в привычную схему.

Самое важное сообщил ему друг и коллега Георга Франкенберга, Винфрид Майльхофер. Как и жертва, Майльхофер работал врачом в университетской клинике в Кельне, был человеком рассудительным. Несмотря на шок, он позволил себе всего одно-единственное не подкрепленное фактами замечание. Мол, эта женщина набросилась на Георга, словно «божественный судия».