Луиза Дженсен - Сестра

И он дает отбой, прежде чем я успеваю ответить, что не буду его ждать и лягу одна. Я всегда так делаю.

Передо мной простирается вечер, долгий и тихий, и хотя я еще не поела, голода не чувствую. В кухне открываю бутылку вина. А это ведь не просто выпить чашку чая, говорю я себе. Мне всегда немного чудно пить в одиночестве.

В гостиной уныло, и я включаю настольные лампы, уменьшая резкий верхний свет. Абрикосовое свечение создает теплоту, и я сижу на диване, подогнув ноги и положив руку на спящую Миттенс.

– Сегодня мы с тобой вдвоем, – говорю я ей, глядя на коробку, и знаю, что это неправда. Чарли тоже здесь.

Довольно скоро я опустошаю первый бокал шардоне, ледяная жидкость оседает среди порхающих в животе бабочек. Я выпиваю еще полбокала, и лишь тогда дрожащими пальцами открываю коробку. Сверху лежит лист блестящей лиловой упаковочной бумаги, я помню, что письмо под ней. Подношу розовый конверт к носу и глубоко вдыхаю, надеясь уловить запах Чарли. Но конверт пахнет сыростью и землей. Комок в горле, который я беспрестанно проглатываю, нарастает снова. Сколько еще близких людей мне предстоит потерять? Порой, когда слышу в замке ключ Дэна, челюсти сжимаются и я подготавливаю себя к очередной ссоре, но мысль о том, чтобы остаться одной, страшит меня. К тому же случившееся не развело нас, стало быть, оно наверняка сделало нас сильнее?

Я сжимаю в руке мобильный телефон. Просматриваю список недавних звонков. Дэн находится под номером шесть. Я нажимаю кнопку вызова. Вспыхивает наше фото – то, где мы одеты как Супермен и Чудо-женщина, на вечеринке у Лин. Она скорее моя подруга, чем начальник, и, глядя на фото, я всегда улыбаюсь.

– Просто хочу сказать, что я тебя люблю, – говорю я.

– Я знаю. – Голос его звучит отрывисто.

– Пожалуйста, будь осторожен, не езди пьяным.

– Что? Я тебя плохо слышу.

– Я говорю, пожалуйста, будь ос…

– Грейс, сигнал очень слабый, ты пропадаешь. Погоди, я сейчас…

Связь обрывается. Я нажимаю повтор, и механический голос предлагает мне оставить сообщение. Разочарованная, я швыряю телефон на диван и наклоняюсь, чтобы распаковать коробку.

Мириады воспоминаний проносятся в мозгу, пока я листаю маленький фотоальбом. Вот мы с Чарли позируем на пляже, гордые, в наших первых бикини, демонстрирующих плоские груди; вот мы на школьной дискотеке, наши руки сверкают серебряным блеском. Есть несколько фотографий, где Чарли, Дэн и я смеемся в саду знойным летним днем, поливая друг друга из шланга, и одна, где Чарли улыбается в камеру, а Дэн с обожанием смотрит на нее. Вот фото, где я, Чарли и Дэн в последний день семестра со смехом подбрасываем школьные галстуки, которые больше никогда не наденем. Какими свободными мы себя чувствовали. Еще одна фотография, на сей раз групповая: я, Эсме, Чарли и Шиван. Наша маленькая четверка. Как близки мы были. Кто бы мог подумать, что мы перессоримся, как это получилось?

Я вынимаю из пластикового кармашка последнее фото. Чарли стоит в саду моих бабушки и дедушки с растрепанными на ветру белесыми волосами, в оранжевой «вареной» футболке и крохотных белых джинсовых шортах. Ей стоило такого труда утащить эти джинсы из платяного шкафа своей матери, а затем отрезать от них штанины, затупив при этом парикмахерские ножницы моей бабушки.

Я вынимаю из стоящей на пианино серебряной рамки фотографию, где мы с Дэном болтаем ключами от коттеджа и потрясаем бутылкой шампанского, – и вставляю на ее место Чарли.

Звонит мобильник. Я бросаюсь к нему, надеясь, что это Дэн, но это какой-то незнакомый номер. В голову мгновенно приходит мысль: Дэн попал в аварию, мне звонят из больницы, – я покрываюсь испариной. Нажимаю кнопку, и в трубке кто-то дышит.

– Алло? – говорю я. Затем громче: – Алло? Алло?

Но никто не отвечает. В конце концов в трубке слышится длинный низкий гудок. Это уже в третий раз за сегодняшний день, и я выключаю телефон.

По телу прокатывается волна усталости. Алкоголь и душевное волнение на пару побуждают глаза закрыться, я тру их, стараясь развеять прошлое. Беру фотографию и конверт с собой в кровать и прислоняю к настольной лампе. Фотографии вызвали так много эмоций, что я боюсь их растерять, если открою сегодня письмо Чарли. Я выталкиваю из серебристого тюбика таблетку снотворного, кладу ее на язык и запиваю теплой водой. Проваливаюсь в прерывистый сон, испещренный образами Чарли и моего отца.

– Это твоя вина, Грейс, – говорит во сне папа. – Я бы до сих пор был здесь, если бы не ты.

– Открой конверт, Грейс, – шепчет моему подсознанию Чарли. – Не подводи меня.

Я просыпаюсь утром на скомканных простынях и влажной подушке. Дэн домой не приходил.

Мало-помалу мир перестал кружиться, и я осознала, что теплые и крепкие дедушкины руки растирают мне спину маленькими круговыми движениями.

– Дыши медленно, Грейс, – посоветовал он, потому что я пыхтела, как паровоз. Я резко вдохнула и закашлялась от ледяного ветра. Слезы струились по замерзшим щекам, пока я вдыхала и выдыхала на счет пять, как меня учили, пока не почувствовала себя достаточно спокойной, чтобы выпрямиться и расслабить руки, вцепившиеся в железные перила. Я держалась за них так крепко, что чешуйки темно-зеленой краски пристали к перчаткам. Я похлопала в ладоши, отряхивая чешуйки краски на тротуар, одновременно обозревая чудовищную конструкцию передо мной.

– Не заставляй меня туда входить.

– Знаю, переезд дался тебе нелегко.

Это было слабо сказано. Дело было не только в людях, которых я оставила, в моей желтой спальне или в школе, по которой я скучала. Ощущение дома создавалось звуками. Звуком разбивающихся волн, под который я просыпалась каждое утро; скрипом третьей ступеньки всякий раз, как кто-то на нее ступал; хриплыми криками чаек, когда я шла в школу; хрустом прибрежной гальки, по которой я бежала домой, наполняя легкие соленым воздухом.

Я всегда любила навещать дедушку и бабушку во время школьных каникул. Наблюдать, как причудливая оксфордширская деревня разрастается год от года по мере того, как на ее окраинах прибавляются дома из красного кирпича. Построены второй паб, кофейня, кооперативный дом. «Все удобства современные», – говорила бабушка, но все равно это не ощущалось как дом. Звучало по-другому. Никогда больше не свернусь я калачиком под одеялом, слушая, как ветер и дождь объявляют войну утесам, и глядя, как мигающий свет маяка сочится сквозь шторы.

– Ты скоро заведешь себе друзей, – сказал дедушка, неисправимый оптимист.

– Не заведу, если они узнают, что я сделала.

– Перестань себя винить. Никто ничего не узнает, если ты им не расскажешь. – Дедушка поправил на мне шляпку. – Тебе надо ходить в школу, Грейс. – Он улыбнулся, но в отличие от обычной его улыбки вокруг глаз не образовались морщинки, и я кивнула, чувствуя вину за то, что так разволновалась на ровном месте. Мне исполнилось девять, я должна вести себя в соответствии с возрастом. Будь тут бабушка, она бы провела меня прямо в здание.