Зои Стейдж - Молочные зубы

Следующего вызова она ждать не стала, забрала Ханну из сада и рассказала Алексу правду лишь отчасти: дочка не умеет говорить, поэтому среди незнакомых людей впадает во фрустрацию. А потом предложила заниматься с ней дома. Девочка уже умела читать и производить простые арифметические действия. Алекс воспринял эту идею с энтузиазмом и обнял ее.

То, что сейчас ему в голову пришла мысль о «Саннибридже», означало, что он начал осознавать весь масштаб проблемы. Идея записать дочь на прием к психологу не показалась ему оскорбительной, хотя она этого боялась. Может, получив заказ на строительство в деловом центре города, он преследовал более эгоистичные цели и хотел, чтобы у Сюзетты высвободилось время на него. Или проникся ее страхом перед гниющими кишками и экскрементами в специальном мешке. Она не всегда могла сказать, что им двигало: интересы других – ее или дочери – или же его собственные. Но, возможно, учебное заведение, в котором упор больше делается на игру, станет для Ханны приятным развлечением.

– Уже апрель, в этом году слишком поздно, – сказала она, возвращаясь к действительности и выливая в бокал остатки вина, – но я узнаю, примут ли ее во второй класс.

– Конечно, примут. – Он безгранично верил в дочь. – Для своего возраста она так много знает, они наверняка разглядят в ней молчаливого гения.

Он улыбнулся, и вокруг его глаз появились тонкие морщинки.

– Я запишусь на прием.

Алекс наклонился к ней и поцеловал.

– Я уверен: врач, новая школа – это сработает. Может, к осени она даже заговорит, и тогда у нас появится возможность выбирать из многих школ.

Неужели он в это действительно верил?

Алекс встал и потянулся, разминая конечности.

– Поднимусь наверх. Ей что-нибудь сказать?

– Да, было бы здорово. Когда мы ехали в машине, я допустила ошибку, подумав, что она уже готова вернуться в школу, ведь с прошлого раза прошло некоторое время. Девочка не понимает, чего себя лишает. Может, если это будет исходить от тебя…

Она взяла бокалы и отнесла их в раковину.

– А что сказать ей по поводу врача?

– Может, просто заронить в ее голову мысль о новых отношениях с человеком, не являющимся ни папой, ни мамой, ни бабушкой, ни дедушкой.

Алекс кивнул.

– Я проявлю сдержанность и такт. Думаю, она не очень хорошо справляется с проблемами и тревогой в трудной ситуации.

– Да, – в голосе Сюзетты, помимо ее воли, прозвучало облегчение, – рада, что ты меня понял. Jag alskar dig [12] Jag alskar dig ( швед .) – Я люблю тебя. .

Она знала, какое он испытывал наслаждение, когда она выражала свои чувства к нему на шведском языке.

– Jag alskar dig.

Он послал ей воздушный поцелуй и стал подниматься по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки.

Оставшись одна, Сюзетта без труда представила, как это будет выглядеть. Когда учебники были убраны в шкаф, никаких следов присутствия Ханны не осталось. Если девочка пойдет в школу, у нее будет целых шесть часов в день на себя. Вероятно, она опять возьмется за наброски. У нее появится возможность стать высококлассным членом «Йенсен & Голдстейн», а не маячить призраком на периферии. Она сможет записаться на кулинарные курсы или в танцкласс. Если захочет, заведет блог или разобьет огород свежих экологически чистых овощей, чтобы кормить ими семью. Сама она постоянно есть овощи не могла: время от времени ее привередливый пищеварительный тракт восставал против этой трудно усваиваемой пищи, но в глубине души считала, что сам факт их выращивания станет для нее наградой. А продукция будет лучше магазинной и уж точно безвредной.

Сюзетта вполне допускала, что другие матери, чьи дети проводили дни в небольших дорогих учебных заведениях, этим и занимались. Наверняка они умели вязать носки и собственноручно шить одежду. Может, даже помогали мужьям настилать крышу или сооружать из подручных материалов небольшие постройки. Сюзетте хотелось большего. Она жаждала приобрести более практические навыки и знала, что Алекс поддержит ее в этом смелом начинании.

Она была не против тяжелой и грязной работы, даже если поначалу ей придется нелегко. Главное – использовать как можно больше возможностей достичь совершенства и доказать, что ты чего-то стоишь.

Он зашторил большое окно, выходившее на задний двор; у нее была самая маленькая, но при этом самая уютная во всем доме комната. Однако девочке больше нравилось, когда папа находился здесь вместе с ней, оживляя этот незатейливый уголок. Она еще несколько лет назад отказалась от попыток разрисовать белые стены толстыми детскими карандашами, потому как мама неизменно все закрашивала.

– Почему ты не хочешь пользоваться бумагой для рисования или книжкой-раскраской?

Мама сказала, что цветными могут быть игрушки, постельные принадлежности и книги. Однако игрушки хранились в идеальных штабелях белых коробок, а желтое стеганое ватное одеяло не могло заполнить собой всю комнату. Как бы ей хотелось его надуть и превратить в огромное солнце или воздушный шар, наполненный горячим воздухом, который унес бы ее далеко-далеко.

Мама хотела, чтобы ее упражнения в живописи ограничивались мольбертом, который, будто солдат, стоял в углу. Поэтому Ханна совершенно не пользовалась большими белыми листами бумаги, остававшимися девственно-чистыми. И не только чтобы позлить ее, заставляя всякий раз причитать: «Такой маленький рисунок! Такой крохотный, что его даже никто не увидит?».

Но мама не сдавалась и каждый раз в рождественский сочельник, равно как и в третий вечер Хануки, дарила ей принадлежности для рисования. Ханне нравился вид мелков и карандашей с острыми, заточенными кончиками. Она любила акварельные круги размером с двадцатипятицентовик, напоминавшие ей замерзшие лужи, оставшиеся после дождя из радуги.

Она не хотела, чтобы они валялись в беспорядке. Вытаскивая из безупречного гнезда маркеры «Мейджик», она потом никогда не могла сложить их обратно как надо. Ханна любила мамины подарки, но никогда не использовала их по назначению. При этом заботилась о том, чтобы та время от времени видела, как она берет их в руки, проводит пальцами по кончикам мелков, оставляет легкие отпечатки на сухой радуге краски. И порой целовала цвета, которые ей больше всего нравились. После этого мама никогда не злилась. Лишь смотрела, неподвижно застыв, и в глазах ее стояли слезы. Ханна не могла сказать, была ли мама счастлива или нет, но иногда она хмурилась. Однако по-прежнему покупала прекрасные коробочки, и это было главное. Для Ханны каждая ее победа оборачивалась маминым проигрышем.

Папа взял книгу с полки у нее над головой, сел рядом и начал читать.

– У меня под кроватью был лес, который я уже давно выращивала.