Рут Уэйр - Смерть миссис Вестуэй

Но едва произнеся эти слова, Хэл поняла свой прокол. Волна холодного бешенства прокатилась вниз по спине от того, что она сморозила. Черт. Черт! Какая глупая, дилетантская ошибка.

Первое правило гадалок и экстрасенсов: говорить как можно туманнее, ничего конкретного, если только потом нельзя пойти на попятную или перевернуть смысл сказанного – в случае грубой ошибки. Я слышу мужское имя… Кажется, там есть буква «ф» . И никогда: Я вижу вашего брата Фреда . Если есть острая необходимость сказать что-то конкретное, выбирай статистически более вероятное. Я вижу синюю машину… Только не зеленую.

А она, не сказав и десяти слов, только что совершила две грубейшие ошибки. Выдала и конкретную информацию – вовсе не необходимую, – и статистически наименее вероятную. Сколько женщин рожают в восемнадцать лет? Два процента? Хэл понятия не имела. Да и вообще, она слишком мало знает о жизни Мод Вестуэй, чтобы подобным образом тыкать пальцем в небо. А что, если этой женщине сейчас под пятьдесят? А что, если в восемнадцать лет она еще жила в родительском доме? Ее бдительность усыпили вероломные слова Тресвика насчет юного возраста – толика информации, которая вроде бы накладывалась на жизнь Хэл. Но возраст возрасту рознь. Сегодня и двадцатипятилетняя женщина считается юной матерью. Она просто-напросто накосячила – и очень скверно. Значит, не такой уж она и крутой профессионал, пристыдила себя Хэл.

Она нервно покосилась, не хмурится ли Тресвик, складывая в уме числа. Но, похоже, он ничего не заметил. Даже как будто и не слышал ее. Мысли его витали в другом месте.

– Патриархальные оковы брака, – усмехнувшись, повторил он. – При этих словах я всегда вспоминаю вашу мать. Хотя, конечно… – Он метнул на Хэл взгляд бойких, как у птички-малиновки, глаз. – Она ведь так и не вышла замуж, насколько я понимаю?

– Н-нет, – ответила Хэл.

Несмотря на холод, который пробирал ее до костей, лицо, опаленное струей воздуха из печки, пылало. Какая идиотка. Теперь она вообще никому ничего не скажет – просто будет кивать на то, что услышит.

Хотя, может быть… Машина свернула, и колеса зашуршали по мокрому покрытию, а Хэл прижалась щекой к холодному стеклу, пытаясь думать. Может, не такая уж она и идиотка, что выдала возраст мамы. Вполне возможно – даже вероятно, – что на чем-нибудь ее все равно поймают. Может, лучше сейчас добровольно сообщить правдивую информацию. Тогда, если ее уличат, она сможет сделать вид, что все это не продуманный мошеннический трюк, а благополучно разрешившееся недоразумение. А вот если бы она начала лгать сейчас, потом выхода не будет. Во всяком случае, без обвинения в мошенничестве.

Мод Вестуэй. Если бы только она знала это имя раньше, то поискала бы в Интернете, нашла бы что-нибудь о женщине, которая, по предположениям местных обитателей, является ее матерью. Как хоть она выглядит? Сколько ей лет? И что с ней случилось?

Но в присутствии мистера Тресвика она не могла достать телефон и начать поиски. Хотя мысль вооружиться хоть какими-то базисными фактами, прежде чем предстать перед мнимыми дядьями, была соблазнительна. Она не может позволить себе еще раз оступиться. Удастся ли уединиться, когда они доберутся до имения? Может, сказать, что ей нужно переодеться в сухое?..

Оставшуюся часть пути Хэл молчала. Тресвик тоже, хотя и бросал на Хэл странные взгляды, пока «вольво» проворно преодолевала длинные сельские мили. Только когда машина начала сбавлять скорость, Хэл встряхнулась, и Тресвик громко сказал, пытаясь перекрыть скрип дворников:

– Ну, вот мы и на месте. – Он кивнул налево, где мерцающий свет золотил дождевые капли. – Имение Трепассен. О, ворота открыты. Отлично. Должен сказать, мне не улыбается мысль в такую погоду сражаться с засовами.

Они медленно проехали в огромные кованые ворота и запетляли по подъездной аллее.

Далеко впереди Хэл увидела длинное низкое здание и внезапно осознала, что оно ей знакомо. Изображение высветилось у нее в голове – высокие окна, пологий газон… Ну да, вот и газон, прямо у нее под носом, как будто фокус.

Хэл опешила и какое-то время недоумевала, а потом, с некоторой печалью, поняла. Конечно, открытка, которую она нашла в Интернете. Мы чудно пили чай в имении Трепассен . Снимок был сделан не отсюда, а с газона, и то, что она не сразу узнала это место, объяснялось сдвигом перспективы. Она заметила, какие изменения произвело время: плющ и виноград, на открытке служившие умеренным симпатичным декором, теперь буйно разрослись по всей стене и, казалось, душили эркерные окна и колонны, поддерживавшие портик. Штукатурка уже не поражала девственной белизной, как на открытке, а потрескалась и кое-где отслоилась. Газон не пострижен, над нежной травой возвышались сорняки.

Надеждам Хэл, равно как и праведному негодованию, охватившему ее в поезде, был нанесен удар. А где же пони, приметы заграничных поездок, дорогущие машины? Если тут и были деньги, то их очень долго никто не тратил.

Они въехали в рощицу тисовых деревьев, и под густым навесом ветвей дождь моментально прекратился. Вдруг с одного дерева стремительно спикировало что-то черно-белое, мистер Тресвик рефлекторно крутанул руль, и машина колесами проскрежетала по гранитному валуну из тех, что обрамляли аллею.

– Проклятие! – сердито воскликнул он, снова выруливая на гравийное покрытие.

Последние несколько ярдов до дома адвокат проехал совсем медленно. Когда машина вынырнула из-под деревьев, дождь возобновился.

– Что это было? – спросила Хэл, обернувшись. – Чайка?

– Нет, сорока. Бич дома, настоящий бич. Они могут быть на диво агрессивны. – Тресвик проехал сводчатую арку и затормозил на покрытой гравием площадке для машин, расположенной справа от главного фасада. Затем выключил мотор и вытер трясущиеся руки о брюки. – Понимаете, считается, что они и дали имя поместью. Piasenn по-корнски будет сорока, а tre значит ферма, или усадьба. Получается, что Трепассен – это искаженное Tre Piasenn, «сорочья ферма». Понятия не имею, правда это или нет, но название подходит. По другой версии, название происходит от корнского слова, обозначающего «прошедшее», passyen. Сам я ничего не могу утверждать. Боюсь, я не специалист по корнскому языку. – Тресвик пригладил волосы и отстегнул ремень, впервые за время их общения заметно смутившись. – Я… Я не большой любитель птиц, у меня своего рода фобия. Хотелось бы преодолеть, но не получается. А здешние сороки… – Он рефлекторно содрогнулся. – Ну, в общем, как я уже сказал, их довольно много, и они вовсе не страдают робостью. Но зато… – Тресвик потянулся за зонтиком и улыбнулся слабой, совсем не веселой улыбкой. – Зато в этом доме нечего опасаться горестей.