Дэвид Моррелл - Черный вечер (сборник)

Дверь закрыта. Конечно, жена так дорожит этим домом и всем, что с ним связано, что никогда бы не оставила его открытым. Хорошо, что есть запасной ключ. Повернув его в замочной скважине, он вошел. Гулкое эхо разнесло звук шагов по пустым комнатам. Когда они с женой въехали, полы были в ужасном состоянии, но это не пугало, и новоиспеченные супруги самостоятельно их покрасили и покрыли лаком. А на День святого Валентина он преподнес жене деревянные шкафчики собственного изготовления.

Он нерешительно топтался в прихожей.

— Милая, ты здесь?

Тишина... Почему-то никакого ответа он и не ожидал. Кухня, гостиная — все как в день переезда, никаких признаков того, что жена здесь была. Надо спуститься в подвал. Вдруг она поскользнулась на ступеньках и упала? Набрав в легкие побольше воздуха, он решительно открыл дверь. Никого. Он проверил даже проданные вместе с домом стиральную машину и печь. Пришлось подниматься и осматривать стенные шкафы, спальни, маленькую ванную. Он уже собирался уходить, когда вспомнил про чердак. Почему-то по спине пробежал холодок страха.

Чепуха какая-то! Решив, что на чердак жена ни за что бы не полезла, он решительно повернулся к двери. Нет, проверять, так до конца, не то потом угрызения совести замучат. Встав на цыпочки, он с трудом дотянулся до кольца люка. У отпускной двери складная лестница в четыре ступени. Поднявшись на первую, он замер в нерешительности: какой-то странный звук, будто голуби воркуют. Вполне можно принять за смех, хотя больше похоже на хихиканье. Наверное, его-то люди и слышали.

Через секунду воцарилась тишина. Все ясно: на чердак залетела какая-то птица, а услышав его, испугалась и притихла. Жена, наверное, решила проверить, в чем дело, подвернула ногу и не может спуститься. В таком случае люк был бы открыт, но это пришло ему в голову позднее.

Он поднялся на верхнюю ступеньку — никого: ни жены, ни птиц, ни смеха; лишь изоляционный материал, паутина и мотки кабеля. Мерзко пахло плесенью, однако он, не поленившись, осмотрел все углы. Эх, перед тем, как влезать, нужно было проверить, есть ли следы. Впрочем, уже поздно: ползая под балками, он натоптал так, что никогда не узнает, был ли здесь кто-нибудь. Полная тишина, даже воркования не слышно. Стало слишком душно, и он спустился вниз.

Что же делать? Он расспросил соседей. Да, ее видели, кто-то с ней даже разговаривал. В одном люди были единодушны: молодая женщина приезжала одна. В отчаянии, прямо от соседей он стал обзванивать больницы, даже в полицию обратился. Никаких зацепок, и помочь никто не спешил. «Не волнуйтесь. Пара дней, и она вернется, вот увидите!»

Поблагодарив соседей, он пошел к пустому дому. Прислонившись к клену, он внезапно услышал какой-то звук. Быстрее на крыльцо! Тишина. А через секунду все повторилось, только гораздо отчетливее. Едва слышная музыка, далекая и одновременно близкая. Открывая дверь, он различил, как воркуют голуби, а потом раздался детский смех. Он вбежал в темную прихожую. Никого. Смех оборвался, наверное, ему это все пригрезилось.

С тех пор он частенько слышит призрачный смех, но страха нет, наоборот, какая-то сила тянет его к дому. Так тянет, что он снова купил этот дом и живет в нем с детьми, которые почти не помнят маму. У них свой ритм, свои друзья, а мама осталась в прошлом. Смех они не слышат.

Что же произошло? Сначала в полиции решили, что он убил жену. Однако тела так и не нашли, равно как и мотива: не существовало ни другой женщины, ни завещания, ни страховки. Супруги жили на диво дружно. В конце концов он был полностью оправдан.

Тем не менее он не успокаивается. Раз существуют «он» и "я", значит, у него раздвоение личности. В иной ипостаси он вполне мог убить жену... Только зачем?

А если ее похитили? Никакой записки с требованием выкупа не приходило. Страшно представить, что мог сделать с молодой, красивой женщиной похититель, которому не нужны деньги... Нет, он даже думать об этом не смеет. Пусть бы лучше она сбежала с другим! Кто знает, может, с ним она была несчастна, а другой мужчина дал ей то, о чем она мечтала?

Он думает, горюет, мечтает. Закрывшись в спальне, грезит, что жена с ним, она не ушла, она здесь, рядом.

Где «здесь»? У него даже ответ есть, правда, нереальный, фантастический. Она вернулась в самые счастливые дни жизни, в молодость. Его теория не выдерживает никакой критики, зато утешает: каждый человек может проскользнуть в блаженное безвременье, и сейчас его жена счастлива и беззаботна. Иногда среди детского смеха ему слышится женский, и снова и снова он вспоминает строчки из поэмы Элиота. Кто знает, может, все так и есть. Мой голос затихает, сливаясь с детским смехом.

«The Typewriter» 1983

Четыре рассказа за десять лет. Да, плодовитым мое писательство не назовешь. Наверное, у плодовитых писателей есть какой-то секрет, например, особенная печатная машинка. Следующий рассказ, мрачный и юмористический одновременно, рассказывает о темной стороне писательской зависти. Этот рассказ длиннее, чем все предыдущие, и, начиная с него, в сборник войдут в основном новеллы. Трумэн Капоте, Джонни Карсон и шоу «Завтра», которые я упоминаю, сейчас не в моде, но, когда я попытался заменить их на современные аналоги, потерялся весь смысл. Со временем я понял почему. Трумэна и Джонни следовало оставить: этот рассказ идеально соответствует атмосфере 1983 года, года публикации. Л сейчас его следовало бы посвятить компьютеру.

* * *

Эрик дернулся, будто схватившись за оголенный провод. Перед глазами потемнело, по спине побежали мурашки.

Он искал кухонный стул. Его старый, любимый и единственный, вчера ночью был раздавлен в щепки дородной поэтессой, которая, потеряв равновесие, на него рухнула. Вообще-то поэтессой эту даму можно было назвать с большой натяжкой. На какого читателя рассчитаны ее произведения? Гостей кривило от пошлых рифм: любовь — морковь, розы — слезы. Разве это стихи? От стыда Эрик сквозь землю был готов провалиться.

У его литературных вечеров имелся определенный стандарт, который следовало поддерживать. Пара гостей вроде подобной поэтессы — и репутации конец. Издательство «Сабвей пресс» недавно выпустило сборник рассказов Эрика под оригинальным названием «Перерождение», а в журнале «Провинциальные умы» выходила его ежемесячная колонка с обзором новинок литературы. Так что, когда в гостиной появилась эта жалкая пародия на поэтессу, Эрик собрался ее выгнать, но потом выяснилось, что она протеже редактора «Провинциальных умов». Пришлось пожертвовать репутацией во имя такта и ради дальнейшего сотрудничества с журналом. Услышав сухое покашливание, которым было встречены опусы поэтессы, Эрик сумел спасти ситуацию, прочитав свой последний рассказ «Киса, брысь». Сейчас, глядя на жалкие останки любимого стула, Эрик сожалел, что пожертвовал принципами.