Эрик Ластбадер - Кайсё

Николас стоял на верхней палубе рядом с капитаном и явно не сожалел о том, что на нем плотная замшевая коричневая куртка, надежно предохраняющая от ветра и холодных брызг.

Катер на большой скорости рассекал воду цвета вороненой стали, и перед взором Николаса как бы из перламутровой пучины вырастал город.

Сверху над городом нависал небесный свод, такой ясный и прозрачный, что захватывало дух от ощущения его бесконечности. Источаемые этой бесконечностью солнечные лучи играли в золотых куполах соборов и темно-коричневых башнях замков, которые, казалось, как по волшебству сохранились со времен Тысячи и одной ночи.

Катер начал замедлять ход, вибрация уменьшилась, и резкий гул мотора сменился мягким урчанием. Motoscafo вышел из пределов лагуны и, по широкой дуге обогнув деревянные предупредительные столбы, с какой-то ритуальной торжественностью вошел в Гранд-канал.

Сейчас катер находился где-то в районе Сан-Джорджо Маджоре, а прямо по курсу над горизонтом вздымался красновато-коричневый, подобно застывшей крови, тускло поблескивающий и величественный купол собора Санта-Мария делла Салуте, на который с небес нисходил всадник на крылатом коне.

При мысли о том, что нога его вот-вот ступит на брусчатку площади Святого Марка, Николас почувствовал, как его охватывает возбуждение: ему казалось, что когда-то он уже ходил по ней, одетый в длинный черный плащ, высокие черные ботфорты; черная маска скрывала его глаза и лоб, на голове — жесткая треуголка. Где-то в вышине ветер развевал незнакомые ему флаги, которые яснее всяких слов говорили ему, что война уже началась. У Николаса было такое чувство, что он возвращается домой.

Он прикрыл глаза, как бы желая защитить их от слепящего осеннего солнца. Motoscafo сделал очередной разворот, и взгляду Николаса начала медленно раскрываться панорама площади Святого Марка с Дворцом дожей по правую руку и статуей Меркурия, посланца богов, а по левую руку возвышалась каменная фигура Крылатого льва — покровителя Венеции. Вторично его охватило сильнейшее ощущение того, что когда-то он уже это видел. Николас вздрогнул, ему даже пришлось ухватиться за медные поручни трапа, чтобы не свалиться в воду. Он смотрел на площадь, и ему казалось, что в воздухе по-прежнему витает неистребимый запах давно отгремевших войн.

Дворец ди Мачере Венециано располагался между Пунто делла Догана с собором Санта-Мария делла Салуте и Камао Карита, где находилась Академия изящных искусств в окружении феерического архитектурного ансамбля.

Когда-то отель служил летней резиденцией дожей. Из окон его открывался захватывающий дух вид на Рио де Сан-Маурицио, собственно, тот же канал, но, как Николас уяснил себе, в Венеции Каналом называли только Гранд-канал. Он также открыл для себя, что исполинские здания, именуемые горожанами палаццо, на самом деле были просто жилыми домами. В те времена, когда республикой правили дожи, только их дворцы соответствовали понятию палаццо.

Отель имел свою собственную пристань, где Николаса уже ждали швейцары в расшитых золотом зеленых ливреях. Подхватив его чемоданы, они провели Николаса мимо сервированных на открытой террасе столиков.

Интерьеры отеля были выполнены в прихотливом, традиционном для Венеции стиле: арки, сводчатые потолки, затянутые муаром стены и фантастическая игра красок — голубой, зеленой, желтой и темно-оранжевой. Мебель рококо с позолотой, багеты, массивные часы, подсвечники и канделябры из муранского [8] стекла, украшенные изящными подвесками.

Процедура регистрации была обставлена с большой помпой — Николаса встречали как дорогого гостя, прибывшего с высокой миссией. Над стойкой из полированного дерева висела огромная белая маска с гротескным по своим размерам носом и агрессивно вздернутой верхней широкой губой. Заинтригованный Николас осведомился у служащего о том, что она означает.

— А! Синьор, Венеция — это город масок. По крайней мере, так было на протяжении столетий. Название нашего отеля — «Дворец ди Мачере Венециано» — буквально означает «Дворец Венецианской Маски». Дож, построивший этот дворец и обитавший в нем, слыл известным греховодником, скрывавшим свое лицо под маской Баута [9], когда он шел, как бы эта сказать поделикатнее, на поиски любовных приключений. — Здесь клерк облизнулся. — Сдается мне, что под ее прикрытием дож наделал изрядное количество своих незаконнорожденных отпрысков и сплел немало политических интриг. — Он взглядом указал на маску. — Баута была возлюбленным средством могущественных дожей, судейских в принцев, стремящихся сохранить свое инкогнито. Под видом простолюдинов они могли посещать самые сомнительные уголки города, не рискуя быть узнанными.

— Неужели никому ни разу не удавалось узнать истину?

— Никому, синьор, уж вы поверьте. Венеция умеет хранить свои секреты.

Номер, который был забронирован для Николаса, располагался на втором этаже и поражал своими размерами. Поставив на пол его чемоданы, носильщик по персидскому ковру подошел к окну, раскрыл высокие четырехметровые ставни — комната моментально наполнилась запахами улицы, городским шумом и отраженным водами Гранд-канала солнечным светом. В лучах этого мерцающего света изысканно обставленный номер выглядел так же, как, видимо, и триста лет назад, при дожах, когда снаружи сюда доносились протяжные песни гондольеров и ароматы цветов.

Оставшись один, Николас прошел в отделанную мрамором ванную комнату, чтобы принять душ и смыть с себя дорожную усталость. Бреясь, он замечал в зеркале, что в лице его произошли какие-то неуловимые перемены, и в памяти вновь всплывали слова, сказанные Сэйко: «Вы несомненно будете другим... настолько другим, что никто вас не узнает».

Ополоснув лицо холодной водой, с полотенцем в руке Николас вернулся в комнату. Он встал у окна и смотрел на то, как уже вечерние тени тянули свои длинные пальцы к Гранд-каналу. Слева в свете зажигавшихся уличных фонарей белел собор Санта-Мария делла Салуте, а справа внизу у причала покачивались на воде четыре пустые гондолы: голубая, зеленая, черная и красная. Их плавно выгнутые высокие корпуса, украшенные шестью декоративными зубцами, которые символизировали шесть sestieri — городских районов, в опускавшихся сумерках представлялись Николасу какими-то музыкальными инструментами, полными мелодий и гармонии.

Вытерев лицо, Николас повернул голову и только сейчас увидел, что на широкой, королевских размеров постели лежит картонная коробка. Он твердо помнил, что, когда носильщик ввел его в номер, на постели ничего не было. Сняв трубку, он позвонил вниз дежурному. Тот подтвердил, что никаких посылок на его имя в отель не поступало.