Эрик Ластбадер - Цзян

В течение девяноста с лишним лет иностранные тай-пэни заправляли в Шанхае. Теперь крысы и бездомные псы хозяйничали на этих улицах, где повсюду валялся мусор и человеческие трупы. Тай-пэни, составившие себе колоссальные состояния на торговле чаем, шелком, опиумом, каучуком, серебром, недвижимостью — в зависимости от спроса, — теперь отсиживались на верхних этажах своих белых особняков, выстроившихся вдоль Бунда. Оттуда, вооружившись биноклями, они наблюдали за тем, как уничтожается город.

Как и в 1932 году, японцы вели наступательные бои. Генералиссимус Чан, которому удавалось так долго отстаивать извилистые улочки Шанхая, его каналы и мосты, к удивлению многих, кто его знал недостаточно хорошо, решил встретиться с захватчиками в самом городе, а не на равнинах Гаоляна. Вероятно, ему льстило, что в Шанхае он снова оказывался в центре внимания международной общественности.

Естественно, в свое время тай-пэни сделали все от них зависящее, чтобы удержать китайцев от войны с Японией, понимая, что она, конечно, уничтожит Шанхай, а с ним и их будущее в этой стране. Но в эти смутные и воинственные времена тай-пэни уже подрастеряли большую часть своего влияния на судьбы народов. Их замкнутая жизнь в Интернациональном микрорайоне способствовала созданию у них иллюзии, что они у себя дома. И теперь происходящие события показали, насколько глубоко они ошибались.

Японские и британские канонерки стояли на якоре в гавани. Десять тысяч китайских солдат, специально отобранных Чаном для этой работы, превращали город в крепость, сооружая баррикады, роя на улицах траншеи, строя проволочные заграждения. А тем временем двадцать один японский корабль вошел в устье реки, высаживая на берег армию в синих бушлатах.

Тринадцатого августа были произведены первые залпы по Йокагамскому мосту, на северном конце Интернационального микрорайона.

У китайцев были бомбардировщики — американские «Нортропы». Их пилоты были молодыми, неопытными и нетерпеливыми. Несколько часов подряд они пытались разбомбить японские военные склады. Когда это у них не получилось, они обратили свое внимание на стоявший на якоре линкор «Идзумо». Бомбы упали в реку и вдобавок уничтожили несколько складов вдоль верфей. Японский же флагманский корабль не пострадал.

Скрипнув зубами от досады, пилоты развернулись и на бреющем полете пронеслись над Бундом. Тай-пэни в белых смокингах поднесли к глазам бинокли и ахнули, увидев, как падают бомбы на оживленный перекресток Бунда и Нанкин-роуд.

Первая же бомба угодила в крышу отеля «Палас», где проживало огромное количество иностранных гостей. Вторая разорвалась на улице перед входом в отель «Катай». Улица в этот момент была забита народом. Многие так и не поняли, откуда пришла их смерть. Другие, раненые осколками или обгоревшие, расползались в разные стороны, вопя от боли. Дети, разорванные на части, когда они ели мороженое, женщины, раздавленные упавшими балками и кирпичами... Погибло 729 человек, серьезно ранено — 861. И все это за какие-то девяносто секунд.

Хотя Афина с Джейком находилась в этот момент далеко от места катастрофы, она все же почувствовала, как земля вздрогнула у нее под ногами. Афина, если и обратила на это внимание, то, скорее всего, подумала, что это просто небольшое землетрясение. Вряд ли она могла иначе объяснить тот грохот, который услышала.

С той страшной ночи, когда она изуродовала любовницу Чжилиня, она очень переменилась. Придя в ужас от того, что она сотворила с живым человеком, она схватила Джейка и убежала в кабинет Чжилиня в задней части дома. До возвращения мужа у нее было достаточно времени, чтобы подумать и о своем поступке, и о массе противоречивых чувств, которые он вызвал в ней самой. Впервые в жизни она воочию увидела, как страх может превратиться в ненависть. И то, во что вылилась ее ненависть, привело ее в ужас.

Ее гавайка-мать была не способна на ненависть. Более того, она была не способна даже просто на недобрые чувства по отношению к другому человеку. И Афина считала, что в этом отношении она похожа на свою мать. До этого случая. Ее мать никогда бы не сделала того, что сделала она с любовницей мужа, как бы велико ни было искушение.

А, впрочем, почему я так уверена в этом? - спрашивала себя Афина. — Ведь моей матери никогда не грозил распад семьи. Она никогда не чувствовала такого одиночества и такого ужаса, которые испытываю я все эти долгие ночи в этом обреченном городе.

Когда-то Шанхай был одним из богатейших городов мира. Он был известен расположенными в его окрестностях крупнейшими месторождениями серебра и золота, был крупнейшим центром промышленности и торговли. Через его порт проходило больше опиума, чем через любой другой порт мира. И если Китай всегда был бедной страной, то Шанхай, наоборот, всегда процветал.

И это богатство города во все времена оставалось его надежным щитом, спасавшим от всех напастей. Оно выработало у всех жителей чувство собственной исключительности, и законы их словно бы не касались. Война 1932 года казалась досадной ошибкой, которая не должна была повториться. Во всяком случае, так считали на Бунде.

Но теперь падение Шанхая стало делом предрешенным. Японцы стояли на пороге, и китайцы, плохо вооруженные и как всегда разделенные на два лагеря, были не в силах остановить их. По сравнению с дисциплинированными и вымуштрованными захватчиками, китайцы были плохо обученными и недостаточно подкованными в смысле военной тактики, хотя немецкие военные советники Чана и утверждали обратное.

Славное прошлое Шанхая ветры войны сдули, как пепел. Запах пороха и крови повис над городом, как погребальный саван. В горле першило от гари. Неубранные трупы валялись на улицах и в подворотнях, распространяя заразу. Всюду сновали крысы, отожравшиеся на человеческом мясе.

Афина все ждала, когда вернется Чжилинь, сочиняя в уме прочувствованную речь, которой она его встретит, — речь покаянную и в то же время на роняющую ее достоинства.

Но он так и не вернулся. Слуги, напуганные уличными боями, тоже не являлись. Сердце большого дома билось все слабее и слабее. А потом, одним серым утром, исчезла и Шен Ли. Тупо глядела Афина на пятна крови, запекшейся на дорогих коврах ее мужа, как несмываемая татуировка. Тут же валялась посиневшая от окалины кочерга. Взглянув на нее, она пробормотала: «О Боже!» — развернулась и, зажимая ладонью рот, помчалась в ванную, где ее вырвало в раковину.

Минут десять она простояла так, склонившись над раковиной. Набирала в дрожащие ладони побольше ледяной воды и плескала себе в лицо. Потом медленно поднялась в кабинет мужа. Маленький Джейк играл на отцовском столе. В его ручках был большой конверт. Заслышав ее шаги, он повернулся к ней, сунул в рот угол конверта и принялся его жевать, у него уже вовсю резались зубки.