Эрик Ластбадер - Зеро

— Суйгетсу. — Майкл произнес это слово, и в темноте комнаты оно обрело форму. Тень внутри тени. Мгла внутри мрака. Чернее самой темноты. И живая.

Но, погружаясь в состояние, требуемое для выполнения формул Сюдзи Сюрикэн, Майкл еще не успокоился. Перед глазами тускнеющим воспоминанием стояла Эа. Ночная греза выбила его из колеи — вернее, подоплека, скрытая под внешней оболочкой сна.

Он вспомнил, как вошел той ночью в комнату. Эа весело повернула к нему голову, и ее густые волосы взметнулись и веером рассыпались по лбу и плечам. Благодаря этой челке и копне волос Майклу вдруг привиделось лицо давно умершего человека.

Ему показалось, что дух Сейоко восстал из безвестной могилы на дне обрыва. Наваждение длилось недолго, но было столь ярким, что у Майкла задрожали колени и капля пота стекла по животу.

А потом... Зачем он все-таки занялся любовью? Эа нравилась ему, но, может быть, он в помутнении рассудка наслаждался долгожданной близостью с возлюбленной Сейоко? Тогда эта внезапная мысль до такой степени ужаснула его, что он с силой оттолкнул от себя натурщицу. Он не хотел знать ответа на вопрос. Его парализовал и сделал бессильным ужас — ужас, который таился в нем самом. Он жил прошлым и потому не хотел, боялся изгнать из своей души призрак Сейоко.

Майкл не смог закончить Сюдзи Сюрикэн. Путь уходил куда-то вниз, во мрак, и Майкл не отважился продолжать его. Это можно было делать только в спокойном состоянии с незамутненным рассудком.

Подлинное растворение в мудрости мира и даже менее глубокие состояния недостижимы без полной сосредоточенности, учили его. Тревожное возбуждение — один из двух главных врагов сосредоточенности. Второй — замешательство.

Стратегия предписывала повергнуть противника в любое из этих размягчающих состояний, а в идеале — в оба. Так выигрываются и поединки, и сражения. И в деловом мире это правило действует столь же непреложно, как в боевом и военном искусстве. Просто его нужно слегка переосмыслить, распространив на бескровные битвы. Если не все, то подавляющее большинство по-настоящему преуспевающих дельцов — мастера стратегии. Сенсеи.

Майкл и об отце всегда думал, как о сенсее. Дядя Сэмми не ошибался по крайней мере в одном: Филипп обладал незаурядным умом. Быть может, он был также идеалистом и отчасти мечтателем. Ведь это он настоял на учебе Майкла в Японии. Только там, говорил он, мой сын сможет подняться до хрустальных высот кэндзитсу.

Майкл опять вспомнил о предложении Джоунаса. Чистое безумие. И все же как отчаянно хотелось бы пойти ему навстречу, попробовать поймать и вытянуть неведомую нить, которая пронизывала жизнь Филиппа Досса. Выяснить о его жизни все, что можно. И о смерти.

Майкл казался себе изгнанником, который спустя долгие годы вернулся домой и обнаружил на месте отчего крова пустырь. Он должен вернуть себе дом, вернуть отца. Ведь подсознательно Майкл всегда чувствовал в отце нечто такое, о чем не хотел знать, боялся задумываться. Но теперь, если он решит разобраться в отце и обстоятельствах его смерти, придется столкнуться с этим нечто. Иначе, подозревал он, душевного равновесия не обрести.

Майкл вернулся мыслями в Японию — страну, в которой он до поры жил со спокойной душой. Он вспомнил ночь возвращения Тсуйо из поездки к родителям Сейоко. Было уже поздно, но в комнате Майкла горела лампа.

Тсуйо вошел к нему. Майкл поклонился и произнес положенные приветствия, но только по укоренившейся привычке, не вникая в значение слов. Медленно текло время, а две фигуры со скрещенными ногами все сидели на тростниковых циновках. Тени их падали на стены и смыкались на потолке.

— Как вы могли это допустить? — Хриплый шепот Майкла прозвучал, как яростное обвинение.

В наступившей тишине Майкл повернул голову и поглядел в лицо сенсея.

— У вас на все есть готовые ответы. Скажите мне.

— Ответов у меня нет. Есть только вопросы, — ответил Тсуйо.

— Себя я тоже спрашивал тысячу раз, — горько простонал Майкл. — И на все был один ответ: я мог спасти Сейоко. — Он положил голову на ладони, потом, не выпрямляясь, сказал: — Сенсеи, мои вещи уложены в чемоданы. Я собираюсь домой.

— Непонятно, — глухо проговорил Тсуйо. — Разве твой дом не здесь?

Майкл резко распрямился.

— Что вы не понимаете? Неужели это не очевидно? — В уголках его глаз стояли слезы. — Она погибла по моей вине! Я обязан был сообразить, как спасти ее! А я не спас. И теперь ее нет больше.

— Это так. Сейоко больше нет, — Тсуйо умолк почти на целую минуту, потом продолжал так же ровно, как раньше: — Не знаю, кому сейчас горше, чем мне. Но с чего ты взял, будто повинен в ее смерти? Такова ее карма.

— Я был там! — Волнение душило Майкла, мешая говорить. — У меня оставались силы... чтобы спасти ее!

— Сил тебе хватило только на то, чтобы спастись самому, — грустно сказал Тсуйо. — И ты их использовал. Нельзя требовать от себя большего.

— Можно!.. — воскликнул Майкл.

Тсуйо пытливо посмотрел на ученика, выдержал паузу.

— Попробуй взглянуть на себя со стороны. Кровь бросилась тебе в лицо, она стучит в висках. Ты горишь, словно в лихорадке. Ты дал волю чувствам, и они затмили твой разум, подменили его горячностью. Ты не в состоянии здраво рассуждать и ясно выражать свои мысли — у тебя их нет. Горячность — ложный разум; ложный разум рождает ложные мысли. Ты лжешь себе, и ложь лишает тебя силы.

Сейчас ты в запальчивости убедил себя, что виновен и должен принять кару. Но истинный разум, пожелай ты прислушаться к его доводам, сказал бы тебе правду. Он знает, что ты неповинен в смерти Сейоко.

— О, если бы я был...

— Что «если бы»? — презрительно бросил Тсуйо. — Если бы ты был львом, то рвал бы плоть с моих костей. А если бы ты был комаром, то я протянул бы руку и прихлопнул тебя. Вздор!

— Вы не понимаете! — Голос Майкла сорвался от бессилия и досады.

Сгорбленный Тсуйо, уперев ладони в колени, озабоченно наблюдал за ним.

— Перед тем как войти к тебе, я был в ее комнате, — продолжал он. — Кто-то в мое отсутствие каждый день менял цветы в вазе. Тебе известно, кто это делал?

Майкл еще ниже опустил голову и кивнул.

— Вот теперь мне все ясно, — заключил Тсуйо, и голос его посуровел. — Дело вовсе не в чувстве вины за ее смерть. А дело в том чувстве, которое ты испытывал к живой Сейоко.

Угрюмое молчание Майкла было красноречивее слов.

— Что ж, в таком случае эта школа не принесет тебе пользы. Заканчивай свои сборы. — И сенсей поднялся на ноги.

Но Майкл, конечно, не уехал. Как и рассчитывал Тсуйо, его слова пробили стену, которой ученик начал окружать себя, встряхнули Майкла и помогли ему преодолеть жалость к себе. Однако призрак Сейоко остался бродить в сумраке его души, то и дело напоминая о себе приступами неутоленной страсти, которую Тсуйо назвал «горячностью».