Эрик Ластбадер - Зеро

Как обычно, Майкл начал с того, что вообразил, будто слышит звуки японской бамбуковой флейты, под которую когда-то проходило большинство его тренировок. Пронзительно чистые, нежные ноты, звучащие только в его мозгу, позволяли ему забыть, где, в каком городе и в какой стране он находится, забыть любой язык, любые обычаи и условности и помогали достичь состояния сосредоточенности и слияния с некоей глубинной сущностью бытия. Без сосредоточенности и слияния Сюдзи Сюрикэн невозможно. Просто произнести девять магических слов-заклинаний недостаточно, их необходимо наполнить жизнью и, совершив это, обращаться с ними сугубо осторожно и с неусыпным вниманием.

В сущности, эти действия — своего рода древнее и могучее искусство особого рода волшебства.

Сидя со скрещенными ногами под колышущимися ветвями платана, Майкл вытянул правую руку вперед ладонью к земле.

— Уу, — сказал он. Бытие.

Он повернул руку ладонью кверху.

— My. — Небытие.

Его рука опустилась и спокойно легла на колено. Париж пробуждался, верхушки облаков над пестрыми крышами окрасились в розовый цвет зари.

— Суйгетсу. — Лунный свет на воде.

Прямо за спиной Майкла в небо вздымались математически совершенные параболы черных опор Эйфелевой башни, как будто впитавшей в себя весь мрак уходящей ночи. Пастельный фон остального города нереально, чудовищно приближал ее на расстояние вытянутой руки, и ажурная, издали такая легкая конструкция казалась неуклюжей и тяжеловесной.

— Дзё. — Внутренняя искренность.

— Син. — Сердце — хозяин разума. Первые лучи солнца внезапно брызнули на верхушку башни, и показалось, будто в нее ударила молния.

— Сэн. — Мысль предшествует действию.

— Синмиокэн. — Там, где находится острие меча. Снизу донеслось шарканье метлы, поднимающей пыль с тротуара, потом послышались короткая возбужденная перепалка мадам Шарве со своей дочерью и визгливый лай собачонки с покалеченной лапой. Началась повседневная шумливая суета соседей.

— Кара. — Полая оболочка. Ее заполняет то, что выберет сам Майкл: Добрая сила.

— Дзэро. — Ноль, пустота, зеро. Место, где Путь не имеет власти.

Майкл встал. Он бодрствовал уже два часа, начав с фехтования, которому обучался в школе Синкагэ. Кагэ — «отклик» — это основа всего, чему его учили, принцип, согласно которому следует не действовать, но реагировать на внешние воздействия, защищаться, а не нападать.

Через застекленную высокую дверь Майкл прошел с балкона в прохладный полумрак квартиры, расположенной на верхнем этаже серого каменного дома на Елисейских Полях. Он сознательно выбрал это место из-за его близости к башне и своеобразного освещения, создаваемого раскинувшимся у ее подножия садом Марсова Поля. Подходящее освещение было крайне важным, даже непременным требованием, предъявляемым Майклом к своему жилью.

Он сбросил традиционный японский фехтовальный костюм ги, который состоял из хлопчатобумажных шаровар, распашной рубахи и черной куртки, перетянутой на поясе черным же поясом. Цвет пояса указывал степень фехтовального мастерства его обладателя.

Майкл принял душ, натянул линялые джинсы, заляпанные краской, и белую сорочку без воротника с закатанными рукавами, влез в мексиканские гуарачи и бесшумно прошел в кухню, где налил себе чашку зеленого чая. Открыв холодильник, зачерпнул пригоршню холодного клейкого риса и, жуя на ходу, с чашкой в руке направился в длинную захламленную гостиную.

Хотя Майкл Досс был владельцем одной из лучших полиграфических фирм в мире, в контору он наведывался в лучшем случае раза два в неделю. Да и то лишь затем, чтобы приглядеть в лаборатории за соблюдением технологии производства патентованных фирменных красителей собственного изобретения. Благодаря этим красителям фирма снискала себе превосходнейшую репутацию. Несмотря на сложность видоизмененного Майклом полиграфического процесса и связанную с этим ограниченность тиражей, музеи, галереи и наиболее престижные современные художники не гнушались стать в очередь на издание репродукций своих собраний и работ — настолько яркими и близкими к оригиналу получались передаваемые цвета.

В дальнем конце огромной гостиной Майкл распахнул настежь двустворчатую дверь, и солнечный свет резко высветил его глубоко посаженные оливковые глаза и черные волнистые волосы, имевшие тенденцию быстро растрепываться, когда их надолго оставляли без внимания, как сейчас. Черты его лица — выпирающие скулы, чуть тяжеловатая линия подбородка, узкий лоб — казались почти библейскими. На людей Майкл производил впечатление сурового, неулыбчивого и не прощающего обид человека, но те, кто поддавались этому впечатлению, заблуждались. Майкл был добродушен и ценил шутку.

Он потянул за шнур, и в комнату через потолочное окно хлынул поток света. Собственно, это помещение неправильно было называть комнатой — в центре огромного пространства с голыми стенами, где не было никакой мебели, стоял лишь большой деревянный мольберт, испещренный цветными пятнами, да рядом, на стуле, — початая коробка красок, накрытая палитрой, и стакан с кистями. На спинке стула висела ветошь.

Майкл пересек мастерскую и стал перед мольбертом с натянутым на него холстом. Продолжая прихлебывать зеленый чай, он принялся скользить по картине придирчивым взглядом. На холсте были изображены две мужские фигуры — юноши и старика. Яркое небо Прованса подчеркивало контраст между ними.

Майкл принялся анализировать композицию. Он считал важным не только изображенное на картине, но и то, чего на ней нет явно, но подразумевается. Он вглядывался в краски, придирчиво отыскивая признаки дисгармонии в цветных полутенях и оттенках зелени. «Яппари аой куни да! — так говорят японцы летом. — Этот зеленый мир!»

Вскоре Майкл пришел к выводу, что вот здесь чересчур много зелени леса, а там — недостаточно зелено яблоко. В целом же картина тяжела, решил он. Теперь понятно, почему вчерашняя работа оставила в душе осадок неудовлетворенности.

Не успел Майкл взять первый тюбик и выдавить краску, как зазвонил телефон. Майкл обычно не подходил к нему во время работы и услышал звонок только потому, что забыл плотно закрыть дверь ателье. Секунду спустя включился автоответчик. Но не прошло и пяти минут, как телефон зазвонил опять. Когда он затрезвонил четвертый раз подряд, Майкл отложил палитру и подошел сам.

— Oui. — Он машинально заговорил по-французски.

— Майкл? Это я, дядя Сэмми.

— О, черт, простите, — извинился Майкл, переходя на английский. — Это вы сейчас названивали?

— Мне непременно нужно было до тебя добраться, Майкл, — ответил Джоунас Сэммартин. — До живого, а не до твоего магнитофонного голоса.