Эрик Ластбадер - Шань

— Кроме верных людей, нам нужны и деньги, — рассудительно заметил Чжилинь. — Все наши добрые начинания останутся ничем, пока мы не найдем средства для поддержки реформ Мао. Эти деньги не даст наша экономика. На данный момент у нас ничего нет. Мы едва можем прокормить свой собственный народ, не говоря уже о промышленности, без которой нам не выжить.

Если в Корее нас ждет успех, — размышлял он, — то можно ли будет даже в этом случае рассчитывать, что Сталин честно расплатится с нами? Нет, нельзя исключать возможность того, что мы получим куда меньше, чем надеемся.

— Деньги... — произнес Хуайшань Хан задумчиво. — В министерстве много говорят о деньгах.

— Да, так много, — отозвался Чжилинь, — что можно подумать, будто мы превращаемся в капиталистов.

Он рассмеялся, но на лице его друга не появилось и тени улыбки.

— Здесь нет ничего смешного, — мрачно сказал Хуайшань Хан. — У нас есть немало коварных и сильных врагов, которые хотят просочиться в наши новые структуры власти. Нет сомнений, что все они приспешники капиталистов. Неужели ты настолько не в курсе последних событий?

— Так, слышал кое-что, — отозвался Чжилинь с легкой насмешкой в голосе. — Я ведь не ушел в отставку за время твоего отсутствия.

Но он думал о Советах. Он верил, что в будущем именно Москва, а не Вашингтон, станет непримиримым врагом Китая. Для Сталина, как и для других советских лидеров, следовавших его политике железного кулака, коммунизм мог существовать только в одной форме. Он видел, как любое отклонение от линии рассматривается Москвой как ересь, как потенциальная угроза ее планам мирового господства.

И в каком-то смысле путь Мао был более опасен для Советов, чем капитализм. Ведь имея дело с Вашингтоном, они могли указать пальцем на эксплуатацию богатыми рабочего класса и бедняков. Но тот же самый прием не проходил в случае с Китаем. Здесь различия были более тонкими и поэтому более сложными для их устранения, а утонченность, как хорошо знал Чжилинь, не была присуща советским политикам.

В духоте ночи закуковала кукушка. Вскоре она замолчала, однако цикады продолжали исполнять свою металлическую симфонию. Пионы, за которыми с огромным удовольствием каждый день ухаживала Сеньлинь, наполняли воздух нежным ароматом.

— Хорошо быть героем, — заметил Хуайшань Хан. — Очень важно, чтобы они имелись в стране, находящейся в переходном периоде.

Его слова звучали так, словно он пытался убедить себя. Собственная значимость становилась все более и более драгоценной для него с тех пор, как он стал сотрудником государственных сил безопасности. Чжилинь вспомнил свой разговор с Мао.

Мы будем вынуждены зависеть все сильнее и сильнее от министерства общественной безопасности, — говорил Мао.

От тайной полиции, — поправил его Чжилинь.

Да, если тебе так хочется.

И тогда Чжилинь решился на крамольное замечание.

Нельзя оправдать власть террора, — сказал он.

Не поэтому ли его не позвали на эту небольшую изысканную церемонию? Неожиданно меняя тему разговора, он спросил у друга:

— Каким образом тебе удалось спасти жизнь Мао? Хуайшань Хан вынул сигарету из серебряного портсигара с гравировкой и постучал ее концом по полированной крышке. Чжилинь заметил, что портсигар явно не китайского, а западного производства.

— Откуда он у тебя?

Либо Хуайшань Хан не слышал вопроса, либо предпочел не заметить его. Он положил портсигар в карман и закурил. Некоторое время он курил молча и, лишь почувствовав уверенность в том, что нить беседы у него в руках, промолвил.

— В Гонконге я обнаружил заговор, целью которого было покушение на жизнь Мао. Поэтому Ло Чжуй Цинь и поручил мне выполнение этой миссии. “Ты единственный, — сказал он, — кто, по нашему мнению, может успешно выполнить столь сложное задание”.

Чжилиня это не впечатлило. Он знал, что Хуайшань Хан лжет, потому что Мао уже сообщил Чжилиню, что последние несколько заданий Хан получал лично от него.

Чжилинь задумался. Его друг стоял здесь и врал ему в лицо, вместо того чтобы сидеть дома с женой, которую он не видел почти два месяца.

Почему? Хуайшань Хан неторопливо затягивался, выпуская дым из полураскрытых губ.

— Наша разведка оказалась права, — продолжил он через некоторое время.

— И вот ты вернулся домой, воин-победитель, — заметил Чжилинь резко. — Вернулся, чтобы потребовать награду.

— Между прочим, я вернулся не один, — отозвался Хуайшань Хан с легкой улыбкой. — Я привел с собой пленника.

— Пленника?

— Агента капитализма, который руководил подготовкой покушения на Мао тон ши.

— Ты видишь его? Океан. Я вижу его необъятную ширь, испещренную лунными бликами. Мне кажется, я чувствую их обжигающее прикосновение к коже так же легко, как вижу их блеск.

Сеньлинь открыла глаза и пристально взглянула в лицо Чжилиня, находившегося совсем рядом с ней.

— Ты видела его? Я говорю об океане.

— Нет.

— Интересно, почему?

Она взяла его руки в свои и перевернула их ладонями кверху.

— Я думала, если бы мы соприкоснулись... если бы мы переплелись каким-то образом... ты бы тоже это увидел.

— Но я не могу, — сказал Чжилинь, — это твой талант, Сеньлинь, а не мой.

— Нет, — твердо сказала она. — Он наш.

Она вспомнила, как открылась ее душа, когда небо было затянуто тучами и шел дождь, а он был глубоко внутри нее. Она подумала, была ли она права, действительно ли они нуждались в более тесном слиянии плоти.

— Я уверена в этом. Я не обладала этим талантом до встречи с тобой.

— Ты хочешь сказать, до того, как я тебя взял к Фачжаню.

Веки ее затрепетали при упоминании о мастере фэн-шуй. Как она неповторима, — подумал Чжилинь. — В таком хрупком теле такой могучий дух. Это сочетание напомнило ему полупрозрачные вазы, созданные руками древних умельцев Китая. Ему вдруг пришло в голову, что красота — сила уже сама по себе.

— Нет, — возразила Сеньлинь. — Я не стану отрицать того, что случилось со мной той ночью. Я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, что именно изгнали из моей души заклинания Фачжаня. Дух Ху Чао, супруги последнего из императоров династии Мин, — вот от чего я освободилась.

— У зла много имен.

— Ты думаешь, Ху Чао была только злой? — Сеньлинь вздохнула. — Дух ее был изуродован и отвратителен. Он был результатом того зла, которое ей причинили. Зло вошло в нее и поглотило целиком. Оно разрушило ее тело и разъело душу.

— И как же этот злой дух вошел в тебя? — спросил Чжилинь полушутливо.

— У Сонов глубокая история, — спокойно ответила Сеньлинь. — Может, Ху Чао была моей прапрапрапрабабушкой.

— Но ведь наверняка даже не известно, были ли у нее дети, — сказал Чжилинь.