Эрик Ластбадер - Белый ниндзя

От возбуждения Хау пролил воловину своего коктейля себе на сорочку, и Шизей пришлось опять взяться за шейкер. Пока она готовила доя него новую адскую смесь, он сорвал с себя мокрую рубашку и галстук и уже с голым торсом потянулся за стаканом.

Его тело, даже спина и шея, было покрыто курчавыми черными волосами. Шизей, для которой идеалом была гладкая кожа, почувствовала легкое подташнивание. Волосатое мужское тело напоминало ей того горностая, которому сэнсэй свернул шею, а потом разрезал шкурку на аккуратные тонкие полоски. Прежде она некогда не видела Хау «не при галстуке» и теперь подумала, с чего это ежу вздумалось обнажаться верея своим мастифом? Уж, конечно, не для сексуальных надобностей, потому что для Дугласа Хау сексуальное наслаждение измерялось унциями власти, которые оно ему добавляет. Внешнеполитические половые связи он старался организовывать с максимальным комфортом для себя. С чего ради брать себе в постель мастифа? Еще блох наберешься!

Возможно, подумала она, ее победа над Брэндингом поднимала ее статус выше собачьего, и на этом уровне сенатор мог снизойти до общения с ней.

Шизей смотрела на его отвратительную растительность и улыбалась: она видела себя вновь на сцене, буквально плавящейся от света прожекторов и пламенных взглядов публики. Молодая Япония выплескивает переполняющую ее энергию: глаза, горят, руки тянутся к НЕЙ, — а она, кокетливо строя глазки, выдаивает из них, как молоко из коровьего вымени, их невинный молодой задор.

Ей было до некоторой степени приятно видеть его реакцию: как он млел и пыжился одновременно, — но он был так вульгарен и гнусен, что ее тайное торжество быстро завяло, и ей захотелось поскорее избавиться от него, закончить эту позорную игру в шарады, в которой ей приходилось принимать участие.

Он допил коктейль, притянул ее к себе, сунулся к ней своим рылом. Гнилой запах изо рта, смешанный с винными парами, вызвал у нее тошноту. Источаемые им подлость и хамство распространились по комнате, как радиация от атомной бомбардировки Нагасаки, оставившая свой жуткий след в душе Аха-сан.

Шизей осторожно высвободилась из его грубых объятий и сказала:

— Почему бы нам не отложить это празднование нашей победы, пока моя работа не будет закончена?

Хау округлил глаза:

— Что ты имеешь в виду? Все уже позади. Брэндинг в тюрьме.

— Но вина его пока не доказана. И не будет доказана, пока я не завершу начатое. — Она улыбнулась, вспомнив о сцене, где она царила, пока не появился Сендзин. — Ты же не хочешь, чтобы я бросила все на полдороге? Я привыкла честно отрабатывать свой гонорар. Надо, чтобы все было намертво схвачено. Тогда никакие неожиданности не смогут повлиять на исход дела, и Брэндинг от нас не улизнет. Ты со мной согласен?

Хау кивнул головой, даже не подозревая, на что он соглашается...

Однажды, придя в дом подруги, Шизей обнаружила, что Кику исчезла — и в танцклассе она не появлялась уже более недели. Никаких следов ни ее самой, ни ее матери с отцом и сестер. Семейство фермеров, поселившееся в доме, понятия не имело, кто в нем жил до них: дом был пуст, когда они в него въехали три дня назад. Впечатление было такое, что Кику и ее семья никогда не существовали, будучи плодом воображения Шизей. Впечатление усугублялась тем, что учитель танцев просто проигнорировал вопросы Шизей относительно того, куда подевалась Кику. А когда она попросила Аха-сан навести справки по ее каналам, та тоже будто бы ничего не смогла узнать об этом семействе. Так сказала Аха-сан, но это была ложь.

Потные лапы Хау оставили жирные отпечатки на крышке бара, когда он полез за бутылкой. Он дрожал от возбуждения.

— Бедняга Брэндинг! — говорил он с идиотским смехом. — Ему и в голову не приходило, с кем он имеет дело! Подсадка из тебя — просто класс!

Шизей продолжала улыбаться, опять став таленто с идеальным лицом, но улыбалась она не столько ему, сколько своему тщательно разработанному плану, постепенно претворяющемуся в жизнь...

Какая же лгунья эта Аха-сан! Она не только знала, куда уехала Кику, но даже сама ее туда спровадила. Почему? Это Шизей узнала только много времени спустя, когда уже было поздно, когда жизнь уже сделала столько поворотов, что все это не имело никакого значения.

Или все же имело?

Наверное, имело. Иначе не плакала бы так Шизей в уединении своей комнаты, когда ее никто не мог видеть. Когда сэнсэй не мог отругать за проявление слабости, а Аха-сан — схватить и прижать к своей мягкой, как подушка, груди, жалея и утешая. Ей была нужна Кику.

Аха-сан, как потом говорил Сендзин, поддерживала свою жизнь, выплескивая свои слабости на них, своих воспитанников, которых она должна была пестовать, любить и опекать. Ей нужно было периодически прижимать их к груди, потому что человеческая жизнь (в том числе и жизнь Аха-сан) невозможна без обмена эмоциями с кем-то, даже негативными эмоциями, такими, как ненависть.

Понятно, Аха-сан не могла позволить себе роскошь делиться с кем бы то ни было своим источником душевного пропитания. Когда она уже не могла выносить затянувшихся нежных отношений между Шизей и Кику, она поручила сэнсэю куда-нибудь спровадить соперницу, абсолютно не заботясь о счастье Шизей. Она ведь, видите ли, жертвует всем ради бедных сироток, которых она должна растить, раз уж у сестры не хватило сил и мужества взять их воспитание на себя. Счастье Шизей не входило в ее построения. Аха-сан ведь, по сути, и не знала, что это такое. Даже слабые зародыши этого чувства, которые у нее были в детстве, были уничтожены детонацией бомбы, унесшей жизни ее родителей в Нагасаки. Шизей, конечно, ничего не знала об этом в то время, когда Кику исчезла из ее жизни. А если бы и знала, это ничего бы не изменило. Потом, когда ей об этом стало известно, она не смогла простить эгоизма под маской альтруизма своей приемной матери. Ее путь был этим предрешен. Карма.

Так же, как до нее Сендзин, она покинула родительское гнездо, бывшее для нее святилищем и темницей фактически со дня ее рождения.

Аха-сан и сэнсэй ушли в ее прошлое. Но не из памяти...

Шизей посмотрела вниз, на Хау, потом сказала:

— Побудь здесь. Я приведу Майкла, твоего шофера. Он отнесет тебя в машину. Хау затряс головой:

— У Майкла сегодня выходной. — А ведь верно, как она забыла?

— Однако здесь тебе оставаться нельзя, — сказала она, нагибаясь, чтобы поднять его с пола. — Я отвезу тебя домой.

— Раз Жюстина отбыла в Вест-Бэй Бридж, значит, и мне надо лететь следом за ней, — сказал Николас, складывая записку, которую она второпях нацарапала, уходя. Как назло, в ней ничего не было сказано о ром, что произошло и как она себя чувствует. Только сообщение, что улетает. Написано так, словно она не надеялась увидеться с ним снова.