Эрик Ластбадер - Белый ниндзя

Вот сюда привозил четырнадцатилетнего Николаса его сэнсэй Канзацу-сан. Здесь юноша должен был подвергнуться последним испытаниям, завершающим его школьную подготовку, и доказать себе, что он не слабее Сайго.

Вот поэтому и умер он на Кладбище Дьявола, а Черный Жандарм глумливо смотрел на него со своей неприступной высоты.

Гордость подвела Николаса тогда. Переоценил он тогда свою ловкость и владение техникой ниндзютсу. Сердце его не было достаточно чистым. Он не столько старался достичь состояния божественной Пустоты, сквозь которую пролегает «лунная дорожка», сколько превзойти своего кузена-соперника Сайго.

Как он понял потом, они с Сайго были достойны друг друга. Их соперничество превратилось в мономанию — как и «Книга пяти колец» Миямото Мусаши — окрасив изучение боевых искусств в завистливые цвета личного превосходства. Их сердца были отягощены главным грехом: ненавистью.

Николас остановился, вздрогнув всем телом: он все еще не был уверен, стоит ли идти дальше. По правде говоря, он не был уверен, что его путь приведет его к чему-нибудь. Он не мог знать, как давно сделана надпись на том свитке. Даже если Генши, брат тандзяна Киоки, действительно когда-то жил неподалеку от Черного Жандарма, то кто знает, жив ли он сейчас?

Но Николас знал, что если он не пойдет вперед, тогда уж точно не спасется. И тогда он потеряет все: Жюстину, семью, работу. Потому что он уже видел надвигающийся на него откуда-то холодный айсберг.

ТОЛЬКО ОСОЗНАНИЕ ПРИБЛИЖАЮЩЕЙСЯ СМЕРТИ ПОРОЖДАЕТ ОТЧАЯНИЕ.

Тропа, ведущая от скалы Ниши к Кладбищу Дьявола, настолько опасна, что после гибели в 1981 и 1982 году десяти скалолазов все меньше и меньше смельчаков приближалось к ней. Но в среде профессиональных альпинистов Ходака, а особенно Кладбище Дьявола, обладает огромной привлекательной силой.

Обращая мысли в прошлое, Николас понимал, что, выбирая Ходаку местом для последнего экзамена на звание мастера, Канзацу преследовал одну цель — выбить из головы мальчика всю дурь сознательного и подсознательного соперничества с Сайго.

Черный Жандарм был обителью смерти, где нет места для жизни маленького мальчика.

Был декабрь, и даже в Токио сугробы снега, почерневшего от копоти и выхлопных газов, лежали на тротуаре.

Уже двадцать лет не было такой холодной зимы. На Ходаке снегу было по пояс, нагорье превратилось в ледяную пустыню. Над перевалами нависли снежные козырьки шириной в шестнадцать футов. Изо рта шел пар, немедленно превращавшийся в иней, оседающий на бровях и на подбородке. Ослепительное небо казалось хрупким, как яичная скорлупа.

Николас шел по снегу босиком, потому что Канзацу говорил: СНЕГ И БОЯЗНЬ СМЕРТИ — ОДНО И ТО ЖЕ. ПРИВЫКНУВ НЕ ЧУВСТВОВАТЬ ПЕРВОГО, ПЕРЕСТАНЕШЬ БОЯТЬСЯ ВТОРОГО.

Николас отлично помнил, какое ясное небо было над головой, когда они подымались на Ходаку. Просто уму непостижимо, откуда взялась метель. Там, наверху, солнце сжигает кожу на лице и руках. То же самое делает метель.

Николас уже одолел половину испытаний, поставленных перед ним Канзацу, когда началась метель. А может, и сама метель была частью испытания? Но в любом случае снежная лавина, возможно, в двадцать футов ширины сверзилась сверху, перегородив путь. Ветер, невесть откуда взявшийся, стегал в лицо, не давал вздохнуть. Если бы не этот ветер, Николас бы услышал грохот, с которым обрушилась лавина.

В этот момент Николас пытался совладать с недавно выработавшимся в нем шестым чувством, которые сэнсэи боевых единоборств называют «харагей». Этот феномен поначалу может быть плохо управляем и вместо того, чтобы служить средством контроля, начинает сам контролировать новичка. Его легче развить, чем управлять им, как понял потом Николас.

Снег и лед обрушились прямо с неба и погребли Николаса под собой. Тьма и холод сковали его, а сверху бушевала метель. Николас запаниковал: пытался дышать, но не мог, и в его сознании воцарился хаос.

Паника прошла так же быстро, как и началась. Тишина звенела в ушах. Он слышал стук собственного сердца, шум крови в его венах. Все звуки усилились в этой ледяной гробнице. Как ни странно, эти звуки подбодрили его. Я жив, подумал он.

Что-то — вероятно, древний инстинкт — пришло на выручку. Он сгруппировался и усилием воли пробудил в себе «харагей». Этот феномен обладает таинственным свойством — реагировать на присутствие человека, тоже владеющего им. Николас тотчас же почувствовал присутствие Канзацу и немного успокоился.

Он начал копать, как будто «видя» своего учителя, показывающего направление, в котором ему следует двигаться. В ледяной гробнице было очень ограниченное количество кислорода, и он быстро кончался. Легкие горели от углекислого газа, руки и ноги онемели. Но Николас сосредоточившись на работе, продолжал копать. Он не чувствовал холода, он не боялся смерти.

Метель ударила ему в лицо, когда он появился из своей ледяной гробницы, как младенец-ящер из яйца, как бабочка из куколки, как ребенок из чрева матери. Он задохнулся, судорожно хватая ртом воздух, а Канзацу тащил его из снежного плена своими сильными руками...

И вот Николас опять на Ходаке, смотрит на свою Немезиду — на Черного Жандарма. Он не в прошлом времени, а в настоящем. Прошлое — только трепещущий на ветру боевой стяг, порванный о камни на разных вершинах. Он все еще не мог поверить, что действительно вернулся сюда.

Но теперь он «широ ниндзя», и все переменилось.

Небо было серо-бурого цвета, как и горы вокруг. Было впечатление, что он в серо-буром мешке, оторванный от всего остального мира, а может быть, уже в другом мире. Далекие завывания ветра говорили, что приближается буря, первые тяжелые капли дождя упали ему на лицо, как безразличные поцелуи разочарованной любовницы.

Николас поежился. Как и много лет назад, близится буря. Раздался сухой раскат грома, и небо за его спиной вспыхнуло, перечеркнутое языком молнии.

А потом и дождь пошел, вперемежку с градом. Николас притулился под нависшей над ним черной скалой. Ему пришло в голову, что именно в этом месте, возможно, Канзацу растирал ему снегом лицо и руки. Как давно это было!

Николас вздрогнул. Он очень устал, и все тело разламывалось от боли. Кровь ощутимо пульсировала в том месте, где его недавно оперировали, и он машинально потрогал это место сквозь шерстяную шапку. Несмотря на теплую одежду — и еще штормовку сверху — он замерз. Зубы клацали от холода.

Из его укрытия ему ничего не было видно. Он прижался спиной к боку Черного Жандарма, ничтожный, как насекомое на боку слона. Рядом с величественным горным пиком и холодной яростью бури он был букашкой, даже хуже того — просто пылинкой на реснице времени.