Эрик Ластбадер - Черное сердце

— Да, Соулбери — тихое место. — Шеф полиции облизнул и отложил ложечку. Когда Трейси вошел к нему в кабинет, он уважительно встал из-за металлического письменного стола. Теперь они сидели друг против друга на колченогих деревянных стульях.

— Черт, — сказал Лэнфилд. — Последний раз, когда мы занимались покойником, это было самоубийство и случилось оно одиннадцать лет назад. Я это помню, я тогда уже здесь работал.

Его голубые глаза внимательно изучали Трейси. У шефа полиции было морщинистое, обветренное лицо, прямые каштановые волосы аккуратно зачесаны за уши. Говорил он все это потому, что не знал, что еще делать. Такого рода истории для него непривычны, и он благодарил за это Бога: он видел тело, или то, что от него осталось. Он снова взглянул на Трейси, прокашлялся и выругался про себя: разве можно говорить человеку такое? Но выхода не было.

Мы не вызвали вас сразу же, мистер Ричтер, потому что хотели сначала провести опознание сами. У нас был ее бумажник, конечно, но в нем не оказалось ее фотографий. Мы воспользовались данными зубного врача, — взгляд шефа полиции скользнул в сторону.

— Записи зубного врача? — Трейси подался вперед. — Но ведь ими пользуются, только когда...

Лэнфилд скривился.

— Мы не могли ее опознать, мистер Ричтер. Ее бы и родная мать не узнала.

— Что с ней случилось?! По телефону вы мне сказали лишь, что она убита.

— В тот момент у нас не было причин...

— Расскажите!

Лэнфилд, несколько раз моргнув, собрался с духом:

— Я не хотел рассказывать вам это только ради вашей же пользы, мистер Ричтер, — но, увидев выражение лица Трейси, сдался: — но, с другой стороны, вы имеете право знать. — Он глубоко вздохнул и вывалил все сразу: — Ее забили до смерти, мистер Ричтер. Я никогда еще не видел, чтобы человека так били, — он покачал головой. — Это что-то невероятное, что они с ней сделали. Даже с лицом. Особенно с лицом.

Трейси не мог в это поверить.

— Неужели это так страшно?

— Эксперт сказал, что, похоже, у нее не осталось ни одной целой кости. Некоторые сломаны в трех-четырех местах. А лицо, как я уже говорил... От лица ничего не осталось. Он потер ладонь о хлопковые штаны. В Соулбери стояла тихая суббота, туристы, проезжавшие в Нью-Хоуп, сюда не сворачивали. Он слышал из коридора стук машинки Марты. Эд снова болтал по телефону с Биллом Ширли. Этот его сынок, любитель пива, когда-нибудь влипнет в неприятности! Служащие муниципалитета, занимавшие второй этаж, наслаждались законным отдыхом. А в его кабинете атмосфера становилась невыносимой.

— Я хочу ее видеть, — резко произнес Трейси и взглянул на Лэнфилда.

— Послушайте, сынок...

— Пожалуйста, организуйте это, — Трейси встал. Лэнфилд вздохнул, взял со стола чистый лист бумаги, ручку и протянул Трейси.

— А пока я буду этим заниматься, пожалуйста, напишите подробно, где вы были и что делали в ночь убийства.

— Я был не один.

Лэнфилд кивнул, сжал плечо Трейси:

— Это чистая формальность.

И вот теперь Трейси стоял в подвальном помещении городской больницы, такого нового и красивого комплекса зданий (горожане им очень гордились), что, казалось, здесь не должно быть места болезням и смертям.

— Вот почему я не хотел, чтобы вы видели, сынок, — и Лэнфилд откинул простыню.

Трейси предполагал, что знает, что его ждет. Но он ошибся. Он словно окаменел, увидев это. И Лэнфилд был прав: ничто не позволяло думать, что эта груда истерзанных костей и плоти когда-то была Мойрой Монсеррат. Тот, кто сотворил с ней такое, превратил ее в ничто, в предмет ночных кошмаров.

Он снова услышал ее голос: «Не знаю как и благодарить тебя за то, что ты позволил мне здесь пожить». И хрипло произнес:

— Спасибо, шеф.

— Одну минуточку. Я тоже хотел бы взглянуть. Они обернулись на голос и увидели в дверях коренастую фигуру сержанта Туэйта.

— А вы какого черта здесь делаете? — свирепо спросил Трейси.

Туэйт, не обращая на него внимания, шагнул в комнату и взглянул на останки.

— Боюсь, это я виноват, сынок, — объяснил шеф Лэнфилд, неуверенно поглядывая то на одного, то на другого. — Я знал о мисс Монсеррат. Я читаю газеты. Прошлой ночью, после того, как я позвонил вам, я известил командира двадцать седьмого участка, а уж они связали меня с сержантом-детективом Туэйтом.

— Очень жаль, — Трейси повернулся и вышел. Туэйт нагнал его у стоянки.

— Погоди минутку, парень, — Туэйт схватил Трейси за рукав. — Тебе больше не убежать от всего этого, — лицо его было красным, он весь дрожал от злости. — Мы оба видели то, что осталось от человеческого существа, — взгляд его пылал. — Это работа мясника, парень. И мы оба знаем, почему. Ты же такой крутой, черт побери, ты думал, что сам все уладишь — выкинешь меня, позаботишься о Монсеррат и о бедном покойном губернаторе! А я так полагаю, что ты только все запутал. Это ты мне все поломал, ты приказал кремировать тело, и вот теперь я выставлен полным идиотом. Ты — скотина!

С Трейси что-то произошло. Туэйт, словно его подтолкнула невидимая сила, невольно шагнул назад. Он во все глаза глядел на искаженное яростью лицо Трейси, собрался было что-то сказать, но закрыл рот. Он почувствовал, что задыхается, и все же пересилил себя и снова сделал шаг к Трейси.

— Что вы хотите от меня? — голос Трейси был ужасен. Туэйт ощутил, как по спине его побежали мурашки. — Чтобы я признался во всех грехах?

Туэйт снова открыл и закрыл рот.

— Да, — наконец выдавил он из себя. — Если это нас хоть к чему-то приведет, ты должен это сделать, — фраза стоила ему таких усилий, что он побледнел.

Трейси знал, что поступает неправильно, что не имеет права использовать свою внутреннюю силу ради того, чтобы избавиться от ярости и чувства вины. Но он не мог сдержаться. Потому что Туэйт был прав. Смерть Мойры была на его совести. Он проклинал себя за то, что не расспросил Мойру подробнее о том странном чувстве, которое она испытала в момент смерти Джона. Умом он понимал, что она, скорее всего, была тогда на грани истерики и больше ничего не смогла бы ему рассказать. Возможно. Но его ярость и злоба на Туэйта были на самом деле злобой на себя самого.

— Что именно нужно вам от Джона Холмгрена, Туэйт? Что он мог значить для вас? Он ведь был еще одним политиком, правда? А мы оба знаем, как вы относитесь к политикам, — Трейси подошел поближе. — И на кой черт вам знать, что Джон Холмгрен умер, занимаясь любовью с Мойрой Монсеррат?

— Что?!

— Они любили друг друга, — продолжал Трейси, не обращая внимания на вопрос: все, что бурлило в нем, жаждало выйти наружу. — В их любви не было ничего низкого и грязного. И неужели вы не понимаете, что все добро, которое Джон сделал людям, было бы перечеркнуто, если бы эта история вылезла наружу?