Эрик Ластбадер - Черное сердце

Членов комиссии провели через мост и усадили в другой поезд, который и должен был доставить их в Кантон. Всех их поместили в одно обитое красным бархатом купе, явно предназначенное для таких высоких делегаций — вряд ли обычных туристов встречают здесь ковровыми дорожками.

Гидом к ним приставили изящную молодую китаянку, и всю дорогу она показывала им из окон те достопримечательности, которыми правительство явно гордилось. При этом ее объяснения носили довольно странный характер: если кто-то из комиссии задавал ей вопрос о чем-то, что она оставляла без комментариев, она просто не отвечала, а тарабанила свое в рамках предписанной программы.

Макоумер почти сразу же отключился от ее певучего голоса: он знал, что она все равно не скажет ничего для него полезного. Трехсторонняя комиссия состояла на девяносто пять процентов из всяких отбросов и лишь на пять — из настоящих бизнесменов. Во всяком случае, у Макоумера был здесь и другой интерес, именно поэтому он принял предложение занять в комиссии определенный пост. Потому что тогда он мог проникнуть в Китай на вполне законных основаниях.

И, глядя в окно на проплывавшие сине-зеленые пейзажи, он, возможно, в тысячный раз задавал себе вопрос: что же делает жизнь здесь такой отличной от жизни на Западе? Ум у него был холодный и расчетливый, поэтому он пытался отыскать логику даже в мистике. Ему казалось, что жизнь похожа на картинку-головоломку, но, поднапрягшись, ее можно разгадать. Если применить логику, отсортировать факты, разложить их по определенным категориям, классифицировать по степени важности, а затем, действовать так, как подсказывает собранная информация, можно сделать из хаоса четкую картину.

И, по правде говоря, если что и бесило его в Киеу, так это его непонимание подобной логики. Он верил в магию, а Макоумер ее отрицал. Это было одной из причин, почему Макоумер в свое время отправил его учиться в колледж в Париже. Он надеялся, что серьезное экономическое и философское образование изменит его способ мышления. До определенной степени так и произошло. Но Макоумер не учел тот факт, что его камбоджийский сын лишен чувства истории. Да и как он мог его обрести? Для кхмеров историю олицетворяли покрытые туманами древние здания и храмы Ангкор Вата, построенного кхмерским царем Суриаварманом II где-то между 1130 и 1150 годами нашей эры.

Знания, которые древние кхмеры использовали для создания этих потрясающих строений, оставались тайной. Макоумер считал, что ему повезло: он успел побродить среди руин забытого города до того, как красные кхмеры позволили джунглям их поглотить.

Но что мог Киеу или любой иной кхмер знать о Вате? Город этот был для него такой же загадкой, как и для Макоумера. У кхмеров не было наследия, не было истории, и потому не было ощущения своего места во времени.

И что прикажете делать с такими людьми, кроме как подчинить их своей воле? В конце концов, французам удалось встряхнуть страну, но успеха они не добились, потому что кхмеры обратились друг против друга. Поначалу это была битва философов-радикалов, слишком больших умников и слишком больших слабаков, чтобы взять в свои руки оружие. Потому они и призвали простых солдатиков воевать вместо себя.

Макоумер и ненавидел, и в то же время восхищался этими французскими радикалами. Он не мог думать о них иначе, как о трусах, но была у медали и другая сторона: они оказались мастерами манипуляции. Как только первые кхмерские интеллектуалы вошли в их круг, они смогли политизировать камбоджийцев до такой степени, что те приняли их зачастую полярно противоположные точки зрения. Кхмеры попались на крючок, а в Киеу Сампане красные кхмеры обрели своего духовного лидера. Его знаменитый труд «Экономическое и индустриальное развитие Камбоджи» стал для повстанцев Библией, в нем они искали свой путь к новой Кампучии, а для этого сначала требовалось уничтожить всех и вся, что было связано со старым коррумпированным режимом. Но разрушение продолжалось и продолжалось, пока новый и «просвещенный» режим не превратился в полицию мысли для всей страны.

То, что Макоумер вытащил Киеу из этого окружения, спасло разум юноши. Камбоджа могла быть его родиной, но домом его стал весь мир. А тот процесс обучения, который разработал для него Макоумер, обратили его разум и тело к иным, более плодотворным делам. И в результате получился тот Киеу, которого удобно использовать в любой стране и в любом окружении.

Во многом этот процесс доставлял Макоумеру куда больше удовольствия, чем воспитание своего собственного сына. Он сделал для Эллиота все, что считал возможным — консультировался с лучшими педиатрами, воспитателями, учителями. Он познал их теории и применил их в воспитании сына. И теперь не мог понять, в чем же именно он ошибся. Он любил Эллиота, и потому ему еще труднее было смириться с разочарованием.

История с этой сучкой Кристиан оказалась последней каплей, и Макоумер решил наказать Эллиота, и немедленно. Но потом Киеу предоставил ему полную запись разговора Эллиота с этой женщиной, и Макоумер впервые понял, что может обрести ту власть над сыном, которую он уже имел над другими людьми.

Сколько раз эта Кристиан назвала его мужчиной? Настоящим мужчиной? И как Эллиот на это отреагировал? Макоумер сразу же понял, что эта женщина была очень умна, очень прорицательна, слава Богу, что ее уже нет в живых. Она нашла слабое место и надавила на него без всяких колебаний. И он решил по возвращении продолжить начатое ею.

Возвращение... Мысли его изменили свое течение. Он вернулся на Восток. Он в Китае, полном загадок и сюрпризов. Здесь, на Востоке, он как бы периферийным зрением замечал, но не явственно видел вспышки, отблески чего-то чуждого, и считал, что должен идти неуклонно вперед, не останавливаясь и не пытаясь их рассмотреть, потому что тогда это неведомое сумеет его ухватить.

Макоумер закрыл глаза, принудив себя прислушиваться к мелодичному высокому голоску, и вскоре он его убаюкал.

Над Шанхаем по-прежнему доминировал огромный деловой район, протянувшийся вдоль гавани. И все же город был не таким, как прежде. Когда-то это была столица преступников всего мира, где за соответствующую цену можно было провести все противозаконные услуги. Теперь он превратился в торговый центр коммунистического Китая. И праздные туристы редко сюда заезжали, в отличие от открывшихся для них Пекина и индустриальных городов на севере страны.

Когда-то Шанхай был городом чужестранцев: после второй мировой войны сюда хлынули беженцы из всех стран Восточной Европы. Космополитичный город скрыл их.

Теперь та пестрота и разнообразие, которые когда-то восхитили молодого Макоумера исчезли: коммунистический режим не мог терпеть подобные проявления индивидуализма.