Серж Брюссоло - Зимняя жатва

Но вот топор глубоко вонзился в очередную жертву, и мужчине пришлось побороться, чтобы его извлечь. Опершись о ствол ногой, он безуспешно пытался выдернуть топор левой рукой.

Мальчик не мог понять, почему незнакомец не помогает себе правой, пока не увидел обрубок на уровне правого предплечья. Вздувшуюся, фиолетовую, отвратительную на вид культю — ампутация явно была произведена недавно.

Итак, вандал оказался инвалидом. Поскольку Жюльен сидел под кустом, согнувшись в три погибели, где-то высоко над его головой прогремело:

— Эй, ты! Не видишь, что ли, — у меня топор застрял! Иди помоги! Пока я не сожрал еще ни одного мальца, слово Бенжамена Брюза! — Произнеся эту тираду, он грузно плюхнулся на пенек, задыхаясь и утирая единственной ладонью стекавший ему на лоб пот. — Я немного перебрал, — миролюбиво, с трудом одолевая одышку, пояснил мужчина. — Теперь полегчало: вся злость вышла. Зря пугаешься. Ей-богу, мне это нужно — выпустить пар.

Он говорил, не дожидаясь ответа, как человек, привыкший обходиться без собеседников. Жюльена это не удивило — он знал, что одинокие крестьяне часто сопровождают свою работу комментариями, которые ни к кому не обращены. Но Брюз с его внешностью балаганного Геракла все-таки внушал ему страх. Стараясь не смотреть в лицо однорукому, мальчик взялся за топор. Ему пришлось как следует поднапрячься, чтобы высвободить лезвие.

— Молодец! — похвалил Брюз. — Хватка у тебя есть. Пойдем ко мне, выпьем, это совсем рядом.

Не дождавшись ответа и на этот раз, Бенжамен Брюз встал с пенька и начал спускаться по тропинке. Он шел зигзагами, задевая плечами ветки деревьев и то и дело натыкаясь на стволы. Мальчик, следовавший за ним, все время отводил взгляд от изуродованной руки, что у него получалось с трудом.

Вскоре они увидели кособокую прилепившуюся к склону холма хибарку. «Кажется, дом изо всех сил цепляется за край пропасти, чтобы не сорваться», — подумал Жюльен. Домик и вправду больше смахивал на сарай, чем на человеческое жилье. На крышу, чтобы закрыть прорехи в черепице, были навалены успевшие обрасти мхом камни, которые только усиливали общую картину разрухи и запустения. Дом со всех сторон обступал частокол из деревянных скульптур, которые заключили его в плотный круг. Создавалось впечатление, что все эти мужчины и женщины с высокомерными лицами явились сюда выразить свое возмущение, казалось, еще чуть-чуть — и они возьмут штурмом жалкое жилище своего создателя. Это были носовые фигуры всевозможных видов: почти двухметровые и более скромных размеров, одни в доспехах, другие полностью обнаженные.

Мальчик немного отстал от своего спутника, не решаясь идти дальше — фантастичность обстановки его подавляла. Проскальзывая между деревянными фигурами, он едва осмеливался бросить на них взгляд. Среди истуканов высились морские цари с окладистыми бородами, размахивающие трезубцами, — торс у них заканчивался рыбьим хвостом; нимфы, стыдливо прикрывающие рукой низ живота; античные воины с воздетыми вверх мечами, на устах которых застыл безгласный боевой клич. С людскими статуями соседствовали сказочные животные: единороги, драконы, химеры. И те и другие были выточены с таким искусством, что оставалось только дивиться. Твердые как камень и потемневшие от дождей, когда-то с любовью отшлифованные, пропитанные льняным маслом, они сделались шелковистыми, как человеческая кожа.

Блуждая среди войска титанов, Жюльен потерял хозяина из виду. Наконец ему удалось вырваться из «толпы» и вступить в последний круг, где выстроились, должно быть, последние работы скульптора — плохо вытесанные чудовища, чья вопиющая некрасивость заставила больно сжаться сердце. Это были просто бревна, которым кто-то безуспешно пытался придать человеческий облик. Усилия однорукого произвели на свет полчища тотемов, чей варварский вид вызывал только одно желание: бежать подальше! Мальчик мысленно перенесся на страницы приключенческого романа, где описывалось, как путешественники по неосторожности попали на территорию первобытного племени людоедов.

Вместе с тем Жюльен ощутил глубокую грусть при виде этих непонятных персонажей с грубо вырубленными физиономиями, застывших в ожидании своего отсроченного на неопределенное время рождения. На ум ему пришло волшебное полено, из которого появился Буратино. Это было своего рода негритянское искусство, но без его величавой, строгой красоты. При взгляде на последние скульптуры Брюза невольно закрадывалась мысль, что слишком уж много деревьев загублено впустую.

Землю вокруг дома покрывал толстый слой стружки, в воздухе пахло древесным соком и свежими опилками.

— Теперь у меня получается только это, и ничего другого! — с сердцем проговорил Брюз, грузно плюхаясь на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в дом. Здоровой пятерней он схватил валявшуюся рядом скомканную клетчатую рубаху и стал вытирать ею потное тело.

Получше рассмотрев нового знакомого, Жюльен с удивлением обнаружил, что тот носит бороду — густую, спутанную, пестрящую сединой. Под глазами скульптора обозначились темноватые мешки — верный признак надвигающейся старости.

— Без руки заниматься деревянной скульптурой! — невесело рассмеялся Брюз. — Я-то по наивности думал, что сумею. Когда лежал в госпитале, почти верил в успех, надеялся, что преодолею увечье и даже создам новый стиль: варварский, декадентский, уж не знаю какой. Что, мол, мое уродство даст толчок новому взлету. И все твердил стихотворение Аполлинера, помнишь, где он говорит:

Вот только как оно называется? Кажется, «Зона»…

Боже! Когда-то мне казалось это смешным: только представь, солнце с перерезанным горлом! Но позже до меня дошло, что поэт угодил в самую точку: солнце с отрезанной рукой!

Брюз захохотал, да так неистово, что начал задыхаться. Даже от пота его несло перегаром — видно, бешеный бег с топором так его разгорячил, что алкоголь проступал из всех пор.

— Стало быть, не знаешь Аполлинера, паршивец? — взъелся он на мальчика, яростно размахивая единственной рукой. — Да прекраснее его стихов на свете ничего не рождалось!

Жюльен покачал головой, извиняясь за свое невежество. Гийом Аполлинер не входил в учебную программу пансиона Вердье. Преподаватели перешептывались, смакуя отдельные строчки и сходясь во мнении, что, дескать, он и славы-то добился, описывая всякие скабрезности вроде «мужских членов» и «холмов грудей», о которых не принято рассуждать вслух.