Серж Брюссоло - Зимняя жатва

Со старанием прилежного школьника накапливал он полезную информацию, осваивал разные мелкие хитрости, которые смогут пригодиться путешественнику. Он узнал, как обмануть медведя, и изучил те жизненно важные точки, в которые нужно целиться при охоте на крупных хищников, если хочешь уложить их с первого выстрела.

Бумаги не хватало, и мальчик, воспользовавшись отсутствием дежурной преподавательницы, приспособился потихоньку вырывать из книг первые и последние пустые страницы. На уроках уже давно перешли на карандаши, стирая записи, сделанные накануне. Да и те были на вес золота — не могло быть и речи о выдаче их ученикам раньше срока, отмеченного в специальной тетради, где велся строгий учет канцтоваров.

— Нажимайте послабее, — призывали учителя, — и карандаши прослужат вдвое дольше.

Нехватка ощущалась во всем. Недоставало топлива, и преподаватели старались собрать в классе побольше учеников, чтобы обойтись одной печкой. В ход шло содержимое старых шкафов, отслужившие срок парты — все превращалось в дрова для растопки. Мужская часть преподавательского состава обнаружила полную неспособность к ручному труду, и дети, возмущенные такой некомпетентностью, стали предлагать свои услуги.

— Ишь негодники, что придумали! — возмутился Леон Вердье. — Я не допущу, чтобы к вам в руки попали топоры. Повредите себе пальцы, а мне потом отвечай!

Так шло время — в нелепых занятиях, в разраставшемся, как снежный ком, недовольстве. Учительская нередко становилась ареной ссор из-за талонов на питание.

— У нас же есть печатный станок! — возмущался Вержю. — Неужели мы не в состоянии подделать эти чертовы талоны! Другие не упустили бы такую возможность. Все плутуют, везде воровство. И только мы, видите ли, должны демонстрировать свою честность! Чего ради?

— Прошу не забывать, что мы — педагоги! — возражал старина Леон. — Долг каждого из нас — служить примером. Мы в ответе за души наших питомцев.

— Да послушайте, вы! — взрывался Вержю. — Вся страна водит за нос фрицев. Что до незапятнанной души, то по сегодняшним ценам черного рынка она не стоит и пяти граммов масла!

Обитателям пансиона пришлось привыкнуть жить в полутьме — во-первых, окна закрывались листами черной бумаги, а во-вторых, на поверхность электрических лампочек наносилась синяя краска. С противовоздушной обороной шутки плохи — светящиеся окна навели бы на ложный след англичан, безобидное детское учреждение они могли принять за подозрительный заводик в Борделье. Такая вероятность вызывала озабоченность у старины Леона, который регулярно обходил коридоры, проверяя, не отклеилась ли из-за сырости бумага на окнах. Эти меры предосторожности провоцировали у некоторых воспитанников удушье на почве клаустрофобии и тяжелые приступы астмы, с которыми трудно было справляться при практически полном отсутствии медикаментов. У Жюльена, правда, обстановка подлодки при полном погружении особой неприязни не вызывала — он представлял пансион в виде гигантского «Наутилуса», ушедшего под землю и совершавшего на огромной глубине свое тайное путешествие.

Закутавшись в одеяло, предусмотрительно взятое в дортуаре, Жюльен в одиночестве сидел в библиотеке, дополняя и уточняя список необходимых вещей, которые должен иметь при себе потерпевший кораблекрушение. Он перечитывал «Таинственный остров» так внимательно, словно собирался сдавать экзамен, в подробностях изучая содержимое сундука, брошенного в море капитаном Немо. Иногда в мечтах мальчик видел себя на берегу атолла, о который бьются огромные, накатывающие со всех сторон волны, в компании прирученного им негритенка, служившего ему верой и правдой. На необитаемом острове можно было бы соорудить крепкую хижину для них с Клер и обнести ее забором, чтобы мать чувствовала себя в безопасности. Негритенок из племени людоедов повиновался малейшему движению его пальца и даже просто взгляду, подтверждая готовность выполнить любое приказание раболепными репликами «Да, хозяин!» или «Слушаюсь, хозяин!». Великодушный Жюльен запрещал ему так себя называть, но абориген и слышать об этом не желал, неизменно обращаясь к нему, как к господину. Он никогда не уставал и всегда пребывал в прекрасном настроении. Легко вскинув на плечо ствол кокосовой пальмы, негритенок постоянно напевал заунывную песню рабов — сборщиков хлопка.

В тайном альбоме-дневнике Жюльен нарисовал остров, хижину и Клер, очаровательную, в звериных шкурах, похожую на дикарок из кинофильмов о Тарзане.

— Слышал? — прошептал как-то вечером Антонен, усаживаясь напротив. — Теперь уж известно наверняка: американцы высаживаются! Война, считай, закончилась, боши уже драпают. Зададут же им жару американцы! Это теперь вопрос нескольких недель. Если так все и будет, к летним каникулам Францию полностью освободят.

У Жюльена перехватило дыхание. Окончание войны означало, что скоро за ним приедет мать. Его захлестнула радость, к которой примешивалось немного тревоги. Три ночи он не мог сомкнуть глаз, рисуя в своем воображении картины будущей встречи. И все же сведения о скорой высадке американцев оставались сомнительными и противоречивыми, неизвестно, стоило ли им верить. Пессимисты только ухмылялись, утверждая, что боши обосновались во Франции прочно и, судя по всему, надолго.

В это смутное время Жюльен загорелся идеей основать подпольную организацию. Тысячи названий — одно таинственнее другого — приходили ему на ум: «Движение черных масок», «Банда кожаных масок» или «Банда безликих»… Но его робкие попытки заинтересовать товарищей не возымели успеха. Воспитанники пансиона Вердье оказались тупицами, им недоставало воображения и романтической жилки. Всеми их помыслами, без остатка, завладели черный рынок, сигареты и скверное спиртное, производство которого процветало в деревнях; выпить такого самогона и не закашляться считалось у подростков высшей доблестью. Любимым развлечением стала игра в жуликов, а мошенники, сумевшие обогатиться на продаже неизвестно чего и всего подряд, заслуживали всеобщее восхищение. За пять лет старьевщики превратились в миллиардеров, а бакалейщики обзавелись замками в долине Луары. Дипломы, заслуги, профессии — все в одночасье утратило смысл, стало невостребованным. Учеба отошла на второй план, куда выше ценилось умение обойти соперника, проявить большую хитрость и изворотливость, чем сосед. Деньги, деньги… Они становились ключом, открывающим любую дверь.

Жюльен не выносил в однокашниках их манеру смаковать словечки, почерпнутые из низкопробных детективов: «бабки», «монеты», «башли», — которые те перекатывали во рту, как мокроту, и произносили по-особому, словно выплевывая каждый слог.