Сара Дюнан - На грани

Первый глоток лучше всего делать на пустой желудок. Поэтому в такой день я стараюсь пообедать пораньше, чтоб домой прийти достаточно голодной. Голодной острее чувствуешь, как проникает в кровь алкоголь, как он течет по венам, пощипывает в кончиках пальцев, как обжигает желудок. Быстро начинаешь балдеть. Тогда я приступаю к готовке. Тут важно правильно рассчитать время. Если прождать слишком долго, можно упустить момент: или чересчур проголодаешься, так что трудно будет смаковать каждый кусочек, или же успеешь опьянеть так, что будет не до еды. Я включаю музыку, чтобы не отвлекаться, и готовлю что-нибудь вкусное, быстро наполняющее воздух ароматом, вызывающим воодушевление и самые приятные чувства. Когда чувства эти возникают, я усаживаюсь и ем, глядя по видео какую-нибудь хорошую картину, которую я предварительно заботливо выбираю в видеомагазине. Телевизор я не смотрю, и дело тут не столько в языке, сколько во вкусовых пристрастиях. Как и посетители современных клубов, вечерние программы телепередач кажутся мне теперь какими-то недозрелыми, а телевизор — не времяпрепровождением, а тратой времени.

В последние годы я стала острее ощущать бег времени. Не в будничном смысле, а в глобальном, стала видеть как бы со стороны его этапы. Иногда меня даже посещают видения: большие куски моей прожитой жизни плавают в пространстве, как звездные осколки, они кружат вокруг меня, эти трех-четырехлетние промежутки времени, сорвавшиеся со своей орбиты, навсегда утраченные. Вот проплывают годы от двадцати двух до двадцати шести, проплывают так близко, что кажется, вот-вот ухватишь их рукой. Потом, немного в отдалении, я вижу грань тридцатилетия, мои тридцать с небольшим, они вращаются в безвоздушном пространстве — картины службы, интерьеры полупустой квартиры в шотландском городишке, в нем все время шел дождь, а все сколько-нибудь благопристойное ускользало из рук и было недостижимо, как отходящий от перрона поезд. Возможно, следует покрутить это в памяти, пересмотреть, и тогда мнение это изменится и Шотландия покажется торжеством стиля и элегантности. Но, думаю я, стоит ли трудиться? Все это — в прошлом, кончено, завершено, возможности и шансы закостенели, став непреложностью сделанного выбора, и представляют теперь лишь исторический интерес. Да без всего этого и легче, свободнее. Думаю, по-своему я счастливый человек. В отличие от других, меня мало тяготят прожитые годы.

Конечно, можно было в свое время постараться и получше попользоваться молодостью, хоть оправданий, если б мне вздумалось прибегнуть к оправданиям, у меня предостаточно. Но факт остается фактом: в период, когда другие прокладывали звездные пути, горя энергией и честолюбием, я оставалась на обочине, внизу, и лишь стряхивала со своей одежды сыпавшиеся на меня от них искры; я боялась даже глаза на них поднять из страха, что их огонь перекинется и на меня. Однако в последние годы я наблюдаю все больше и больше обломков и следов пожарищ, оставляемых шустрыми удачниками с их яркой и красочной жизнью: прогоревшие акции, вторые браки, намечающиеся вторые подбородки, разорительные счета от психотерапевтов. Если эти обломки и следы так явственны к сорока годам, воображаю, что будет с этими людьми в последующее десятилетие.

С ними, но не со мной. Возможно, потому, что я всегда желала меньшего, я получала больше. Можно сказать, что я достигла почти полного довольства жизнью. Мне нравится этот город. За внешним спокойствием он таит в себе энергию. И это при том, что вне города здесь все крайне неторопливо. Кажется, что вода, которая так долго покрывала эту землю, наделила ее своей невозмутимостью, невозмутимостью поистине кошмарной, но так как в Голландии все сколько-нибудь значительное в конце концов перебирается в Амстердам, беспокоиться о том, что происходит за его пределами, на этом полуморе-полусуше, нет нужды. Моя жизнь сосредоточена здесь. Квартира моя находится в одном из старых купеческих домов на канале (богатство нации копилось веками, и стоит поскрести деревянные полы — и можно уловить аромат этих веков). У меня есть работа, которую я люблю, и даже (что совсем уж удивительно) есть мужчина, который меня любит бескорыстно, не нуждаясь ни в моих деньгах, ни в моей квартире. Я довольна. При том, что раньше я умела довольствоваться (и довольствовалась) меньшим, большего я и не желаю.

Обычно в таком настроении я вспоминаю, что пора звонить Анне хотя бы для того, чтобы доставить ей приятность вывести меня из состояния самодовольства своими подтруниваниями. В минуты более сентиментальные меня посещает мысль, что на плаву нам помогает оставаться наша дружба. В то время как супруги скучают, а одинокие ожесточаются, верные подруги чутко блюдут взаимные интересы. Конечно, лепту свою внесла и Лили, но равновесие в заботах друг о друге у нас установилось до ее появления на свет.

По пятницам мы связываемся по телефону. Не всякую неделю, конечно. Иногда тут вмешиваются дела или отлучки, но, как правило, перезваниваемся мы а пятницу, а в ту пятницу, помнится, я очень ждала разговора, так как до этого несколько недель мы пропустили и я чувствовала потребность наверстать упущенное. А кроме того, наверно и даже наверняка, во мне гнездилось смутное беспокойство о ней, подозрение, что в жизни ее могли происходить события, мне пока не известные. Но я была уверена, что все для меня прояснится. Потому что в конце концов она все мне расскажет, как это всегда делала и я.

Обычно мы приурочивали наши звонки к десяти часам вечера. Дожидались времени, когда Лили уж почти наверняка отправлялась в постель и мы могли поговорить всласть, чаще всего в присутствии Пола, который готовил что-нибудь изумительное с восточными пряностями и на кунжутном масле, но при этом не возражал, однако, чтобы Анна ела его стряпню, не отрываясь от телефонной трубки. Поэтому когда в 7.50 вечера в пятницу раздался телефонный звонок, в то время как на сковороде у меня доходил тонко нарезанный лук, а стекло водочной стопочки и мое сознание туманила вторая порция водки, я сразу поняла, что звонят слишком рано и, значит, это не она.

— Эстелла? Ты?

— Привет, Пол. Как дела?

— Прекрасно. Слушай, Анна случайно не у тебя?

— Анна? Нет. А почему ты вдруг решил?

— Зн... ну, просто она уже неделю как уехала. И мы подумали, не к тебе ли она завернула на обратном пути?

Небо в открытых окнах начало лиловато синеть, сгущаясь в сумерки. Снизу до меня доносится чух-чух туристского катерка, первым отправляющегося в вечернее экскурсионное плавание по каналам.

— Нет. Ее у меня нет. А куда она отправилась?

— В Италию.

— В Италию? Зачем?

— Толком не знаю. Ты общалась с ней в последнее время?