Петер Демпф - Тайна Иеронима Босха

— Вам лучше, Петрониус?

— Нет причин жаловаться, если тебя приковали к постели.

Мастер Босх не обратил внимания на колкость. Его рука коснулась подбородка.

— Во сне вы говорили о картине!

— Ваша жена сказала мне об этом.

Петрониус закрыл глаза и попробовал ремни на прочность. Они были крепки, хотя и не передавливали кровеносные сосуды. Постепенно юношей овладело неприятное чувство. Действительно ли ремни были мерой предосторожности, чтобы он не расцарапал во сне зудящие раны?

— Вы видели третью створку?

Петрониус кивнул. Нужно ли поведать о встрече с Алмагином, которую он помнил смутно?

— Расскажите мне, — потребовал Босх, медленно приближаясь к кровати. Сел на край и добавил: — Пожалуйста.

Петрониус насторожился. Разве мастер не собирался рассказать ему о картине и ее содержании? Он снова закрыл глаза, вызывая в памяти воспоминания о полотне.

— Все, что вы предсказывали на двух первых частях триптиха, все, что адамиты хотели передать в послании для потомков, на последней доске вы отрицаете, мастер Иероним. Разве познание, подобно алкоголю, не разрушает тело великана? На его голове волынка, символ глупцов, символ пустоты и тщеславия, которое распространяется по этой земле. Вместо того чтобы плодоносить, мировое яйцо, творение повседневной жизни, полностью уничтожено, будто выеденное изнутри. Высокомерию, сладострастию, чревоугодию удалось то, чего не удавалось никому — разрушить созидание.

Мастер Иероним не усидел на краю кровати, он встал и зашагал по комнате, скрестив руки на груди.

— Я предупреждал меестера Якоба. Он ничего не хотел слушать! — Босх присел у ног подмастерья и пристально посмотрел на него. — Вы прекрасный художник и осознаете всю глубину этой картины.

Петрониусу не понравилась похвала, а замечания о предостережении Алмагина он вообще не понял. Почему мастер Иероним говорит ему о таких вещах?

Силы медленно покидали юношу.

— Справа от человека-дерева меня привлекает фонарь и диск мирового круга. Там семь химер напали на рыцаря; в руках у него кубок, из которого вываливается просфора, а его знамя несет жаба. Разве не оказался мировой круговорот на острие ножа? Разве не указывают эти атрибуты на желание проклясть старое? Старую веру, провозглашаемую просфорой, старую церковь и носителя этого старого порядка — рыцарство. Вообще рыцарство повсюду переносит мученическую смерть, что напоминает первую книгу Моисея: кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, ибо человек создан по образу Божию 22.

Петрониус замолчал и с трудом открыл глаза, его веки отяжелели. В ногах стоял мастер Босх и наблюдал за ним.

— Он черпал из вас, потому что меня уже разрушил. Вы пугаете меня, Петрониус Орис. Это предсказание — конец адамитов, конец нашей веры, наших принципов. Пророчество, которое он нашел в вас.

— Не понимаю.

Иероним Босх вымученно улыбнулся, опустив голову, обошел кровать и сел на сундук, стоявший рядом.

— Вы были источником третьей части, Петрониус Орис. Как вы думаете, почему я просил вас нарисовать ваши представления о рае? Почему вам было позволено писать портрет Якоба ван Алмагина? Почему происшествия на грани жизни и смерти вселяли в вас страх и ужас? Чтобы пробудить вашу фантазию!

От правды Петрониусу стало плохо. Вот почему он проводил целые дни с бешеной головной болью! Вот почему его преследовали жуткие сновидения! Юноша снова попытался высвободиться, но был крепко привязан к кровати.

— Вы должны были заметить, что у ада совсем другое качество, отличное от моего видения сцены рая и учения адамитов. Ад — ваше произведение, Петрониус Орис.

— Но почему я? Чего хотел от меня Якоб ван Алмагин? Мастер Босх подошел к окну, желая закрыть его. Неожиданно он резко обернулся, сжав губы в тонкую линию.

— У него есть знания, однако нет воображения. Тот, кто всю жизнь занимается правдой в разных ее проявлениях, теряет способность фантазировать. У Якоба ван Алмагина отсутствует творческая мысль. Ему нужны образы, чтобы зашифровать свои мысли. Сначала он брал их у меня. Но смотрите, Петрониус, я похудел, стал похож на скелет, с трудом держу кисть.

Комнату наполнили затхлый воздух и удушливое тепло. Под ремнями, на лбу и на груди юноши выступили капельки пота.

— Вы должны были сопротивляться.

На лице мастера появилась горькая усмешка:

— Никто не может сопротивляться Якобу ван Алмагину. Его сущность — бездонная пропасть, в которую падаешь без остановки. Он медленно высосал меня, оставив одну кожу. Он убил бы меня, если б ему не требовался художник, чтобы изображать его образы и видения на полотнах. Потом Алмагин принялся за вас.

— И за Яна де Грота.

Глаза Босха округлились от испуга:

— Вы знаете?

Петрониус был слишком слаб, поэтому прошептал:

— Вы сейчас подсказали мне. Раньше я только предполагал.

— Якоб ван Алмагин исчез. Возможно, он в келье доминиканцев в Ден-Босе. Инквизитор не оставит его в живых.

Петрониус Орис закрыл глаза и попытался бороться со сном. Голос мастера Иеронима доходил до него словно издалека.

— Я встретил Алмагина, мастер Босх. Он использует вас, как использовал меня. Он всех нас провел.

Фрагменты головоломки сложились в единое целое. Эйфория от постижения тайны на короткое время охватила подмастерье. Он открыл глаза и посмотрел в лицо Иеронима Босха, склонившегося над ним, чтобы расслышать голос, который становился все тише.

— Якоб ван Алмагин обманул нас всех. Он — женщина. Я видел ее в подвале вашего дома. Видел, когда она переодевалась.

— Лучше бы вы этого не говорили!

Быстрым шагом Босх направился к двери, открыл ее и резко закрыл за собой. Петрониус остался в комнате один. Марлевая завеса опустилась на глаза и затуманила взор.

Петрониус испуганно вскочил. Кто-то только что прикрыл его рот и со всей силой навалился на него.

— Петрониус, это я, Зита.

Теперь Петрониус почувствовал, что может дышать через нос, успокоился и лег. Его жизнь в последнее время состояла из сна и пробуждений. Художнику казалось, что он должен восполнить сон целого века. Он видел только Алейт, свою хозяйку, Зиту и Майнхарда. Мастер больше не появлялся, и Петрониус не знал, остался ли он в имении или уехал в Ден-Бос.

Зита слегка отпустила руку, но приложила указательный палец к губам. Петрониус понял и послушно кивнул.

Девушка медленно убрала руку.

— Ты ужасно храпел!

Ее голос звучал не ехидно, как обычно, а испуганно. Подмастерье удивился. Сел в кровати. Со двора доносились голоса. На улице слабо светило белое солнце уходящего лета.

— Якоб ван Алмагин! — прошептала Зита и потащила Петрониуса к окну.