Роберт Уилсон - Золотое яблоко

Было уже около одиннадцати, и, возможно, она выпила слишком много «пайпер-хайдсека», когда оказалась возле небольшой группы, увлеченно слушавшей рассказ этого странного Челине. Мисс Портинари стало любопытно, о чем может рассказывать этот тип, – по общему мнению, он был еще большим циником и материалистом, чем остальные международные стяжатели, а на тот момент мисс Портинари была весьма консервативной католичкой-идеалисткой, которая считала, что капиталисты даже более отвратительны, чем социалисты. Она равнодушно прислушалась к его словам; он говорил по-английски, но она неплохо знала этой язык.

– Сынок, сынок, – декламировал Хагбард, – когда две красивые женщины добиваются твоей любви, почему ты сидишь в своей комнате и дрочишь?

Мисс Портинари вспыхнула и выпила еще немного шампанского, чтобы скрыть румянец. Она уже возненавидела этого человека, зная, что при первой же возможности отдастся ему, расставшись с девственностью; вот какие сложности бывают у интеллектуально развитых католических отроковиц.

– А юноша сказал, – продолжал Хагбард, – «Думаю, ты сама ответила на свой вопрос, ма».

Все потрясенно застыли.

– Вполне типичный случай, – вежливо добавил Хагбард, очевидно закончив рассказ. – Профессор Фрейд рассказывает о еще более поразительных семейных драмах.

– Не понимаю… – заговорил знаменитый французский автогонщик, нахмурившись. Затем он улыбнулся. – О, – сказал он, – юноша был американцем?

Мисс Портинари покинула группу, возможно, слишком поспешно (она видела, как ее проводили взглядом несколько пар глаз), и вновь быстро наполнила бокал шампанским.

Через полчаса она стояла на веранде, пытаясь прочистить мозги на свежем ночном воздухе, когда рядом с ней мелькнула тень и в облаке сигарного дыма появился Челине.

– Сегодня луна какая-то опухшая, – сказал он по-итальянски, – словно кто-то двинул ей в челюсть.

– Помимо прочих достоинств вы еще и поэт? – холодно поинтересовалась она. – Звучит как американское стихотворение.

Он рассмеялся звонко и раскатисто, словно жеребец заржал.

– Совершенно верно, – отозвался он. – Я только что приехал из Рапалло, где беседовал с самым великим американским поэтом нашего века. Сколько вам лет? – неожиданно спросил он.

– Почти шестнадцать, – пробормотала она.

– Почти пятнадцать, – непочтительно исправил он.

– Если это что-то для вас меняет…

– Возможно, – подхватил он. – Я кое-что задумал, и для этого мне нужна девушка вашего возраста.

– Могу себе представить. Наверняка какая-то гадость. Он вышел из сумрака и подошел к ней ближе.

– Дитя мое, – сказал он, – вы религиозны?

– Уверена, вы считаете это старомодным, – ответила она, представляя его губы на своей груди и думая о портретах Марии, кормившей грудью Младенца.

– В данный исторический момент, – просто сказал он, – это единственное, что остается не старомодным. Когда вы родились? Впрочем, не говорите – должно быть, вы Дева.

– Да, – сказала она. (Его губы покусывают ее сосок, но очень нежно. Он хорошо знает, как это делать.) – Но это суеверие, а не религия.

– Хотел бы я объединить религию, суеверие и науку. – Он улыбнулся. – По-моему, они связаны и вертятся вокруг одного и того же. И, конечно же, вы католичка? – Его напористость просто бесила.

– Я слишком себя уважаю, чтобы верить в нелепость, поэтому я не протестантка, – ответила она и тут же испугалась, что он распознает плагиат.

– Какой символ для вас самый значимый? – спросил он с вкрадчивостью государственного обвинителя, расставляющего ловушку.

– Крест, – быстро ответила она. Она не хотела, чтобы он узнал правду.

– Нет, – снова без всякого почтения поправил он ее. – Святое Сердце.

И тогда она поняла, что он из лагеря Сатаны.

– Мне надо идти, – сказала она.

– Продолжайте медитировать на Святом Сердце, – сказал он со сверкающими, как у гипнотизера, глазами. (Избитый трюк, – думал он, – но может сработать.) – Медитируйте от всей души, дитя мое. Вы найдете в нем сущность католицизма – и сущность всех остальных религий.

– По– моему, вы сумасшедший, -ответила она и, позабыв о достоинстве, убежала с веранды.

Но через две недели во время утренней медитации она вдруг поняла сущность Святого Сердца. На большой перемене она исчезла – оставив одну записку настоятельнице монастырской школы, а другую своим родителям, – и отправилась на поиски Хагбарда. Она оказалась намного способнее, чем он предполагал, и (как описано в другом месте) через два года он отрекся от своих полномочий в ее пользу. Они никогда не были любовниками ( * Впрочем, они были очень добрыми друзьями, и время от времени он с ней спал.).

Значение символов– образов– как связующего звена между словом и изначальной энергией демонстрирует единство магии и йоги. И магия, и йога – повторяем мы вновь – это методы самопрограммирования, использующие синхронистически связанные цепочки слов, образов и биологической энергии.

Поэтому рационалисты, сплошь пуритане, никогда не задумывались о том факте, что неверие в магию встречается только в пуританских обществах. Это объясняется очень просто: пуритане не способны понять, в чем же заключается самая суть магии. Осмелимся даже с уверенностью утверждать, что только у тех, кто познал истинную любовь, в классическом альбигойском или трубадурском смысле этого выражения, есть шанс понять хотя бы простейшие разъяснения таинств (В этой книге несколько раз заявлялось об этом с предельной ясностью, но многие читатели по-прежнему интересуются, о чем мы не договариваем.).

Например, глаз в треугольнике изначально не был символом христианской Троицы, как полагают простаки, – если только сама христианская Троица не была визуальным (или вербальным) расширением, развитием и уточнением его более древнего значения. И этот символ ни в коем случае не олицетворял глаз Осириса и тем более глаз Гора, как считают некоторые; его, например, почитали в секте Као Дай во Вьетнаме, где никогда не слышали ни об Осирисе, ни о Горе. Значение глаза можно довольно легко понять, медитируя на пятнадцатом козыре Таро («Дьявол»), который на Древе Жизни соответствует еврейской букве айн («глаз»). Читатель, который понимает, что «Дьявол» – это лишь более поздний вариант Великого Бога Пана, уже разгадал тайну глаза, а треугольник имеет свое обычное значение. Вместе они символизируют слияние Йод-Отца, с Хе-

Матерью, как в Йод-Хе-Вау-Хе, священном непроизносимом имени Бога. В результате их слияния появляется Bay, Святой Дух, а конечное Хе – это божественный экстаз, который возникает в результате слияния. Можно даже предположить, что тот, кто рассматривает такую версию тождественности Пана, Дьявола, Великого Отца и Великой Матери, в итоге придет к новому, более полному пониманию самой христианской Троицы, и особенно ее самого загадочного члена, Bay, вечно ускользающего Святого Духа (У этой сущности больше общего с обычным ночным гостем, которого иногда называют «призраком» или «привидением», чем с самого начала замечает непосвященный. См. документально подтвержденные случаи появления полтергейста там, где были подростки.).