Роберт Уилсон - Золотое яблоко

Лавкрафт остался сидеть.

– По-моему, я понял, о ком вы говорите: я ведь тоже читаю газеты и умею делать выводы. Даже если они настолько безумны, чтобы пойти на это, у них не хватит средств. Им придется захватывать власть не в одном, а во многих государствах. Смею надеяться, что они будут слишком увлечены этим занятием, чтобы отвлекаться на всякие мелочи и беспокоиться по поводу тех или иных строк, появляющихся в рассказах, которые печатаются под рубрикой «фантастика». Я могу представить, что очередная война приведет к открытиям в области ракетостроения и ядерной энергетики, но я сомневаюсь, что даже она увеличит число людей, воспринимающих мои рассказы всерьез или способных увидеть связи между определенными ритуалами, которые я никогда подробно не описываю, и действиями, которые будут толковаться как типичные проявления деспотизма.

– До свидания, сэр, – официальным тоном сказал Дрейк. – Я должен ехать в Нью-Йорк, и ваше благополучие меня на самом деле не слишком заботит.

– До свидания, – сказал Лавкрафт, с колониальной учтивостью поднявшись с кресла. – Поскольку вы были столь любезны, что решили меня предупредить, я тоже окажу вам любезность. Мне кажется, ваш интерес к этим людям основан не на желании им противодействовать, а на желании им служить. Прошу вас, помните, как они относятся к слугам.

Оказавшись на улице, Дрейк впал в глубокое уныние. «Он пишет о них около двадцати лет, а они так и не вошли с ним в контакт. Я возмущал их спокойствие на двух континентах, но они не вошли в контакт и со мной. Как заставить их раскрыться? И если я их не понимаю, то все мои планы насчет Малдонадо и Капоне нереальны. Я не могу иметь дело с Мафией, не вступив в сделку с ними. Что делать? Не помещать же объявление в газетах: „Не будет ли Всевидящее Око столь любезно взглянуть в мою сторону? Р. П. Дрейк, Бостон“».

А когда Дрейк покинул Бенефит-стрит, направляясь обратно в центральную часть города, от тротуара возле соседнего дома отъехал «понтиак» (украденный час назад в Кингспорте) и продолжил за ним слежку. Дрейк не оглядывался, поэтому не видел, что случилось с этой машиной, но он обратил внимание на то, как старик, который шел ему навстречу, вдруг остановился и сильно побледнел.

– Боже праведный, – едва слышно пробормотал старик. Дрейк бросил взгляд через его плечо, но ничего, кроме пустынной улицы не увидел.

– Что? – спросил он.

– Не обращайте внимания, – сказал старик. – Вы все равно никогда бы мне не поверили, мистер. – Он сошел с тротуара и направился через улицу к ближайшему бару.

(– Что это значит: «потерял четырех бойцов»? – кричал в трубку Малдонадо.

– То, что я сказал, – ответил Эдди Вителли, из тех Вителли, которые контролировали игорный, героиновый и бордельный бизнес в Провиденсе. – Мы обнаружили вашего Дрейка в отеле. Четверо наших лучших солдат начали его вести. Один раз они позвонили и сказали, что объект находится в доме на Бенефит-стрит. Я велел им взять его, как только он выйдет. Тут и сказочке конец. Все четверо как сквозь землю провалились. Я послал всех своих людей искать машину, в которой они были, но она тоже пропала.)

Дрейк отменил поездку в Нью-Йорк и вернулся в Бостон, где с головой окунулся в банковское дело, обдумывая следующий шаг. Через два дня к его столу приблизился вахтер, почтительно державший в руке фуражку, и спросил:

– Можно с вами поговорить, мистер Дрейк?

– Что случилось, Гетти? – раздраженно отозвался Дрейк. Он специально взял такой тон: наверняка вахтер пришел просить о повышении жалованья, поэтому его лучше сразу поставить в положение обороняющегося.

– Вот, сэр, – сказал вахтер, положив на стол визитную карточку.

Она была напечатана на каком-то неизвестном Дрейку виде пластика и переливалась всеми цветами радуги, напомнив ему цюрихские мескалиновые сеансы. Сквозь мерцание он увидел контуры тринадцати ступенчатой пирамиды с красным глазом на вершине. Дрейк уставился на вахтера – и не заметил на его лице обычного подобострастия.

– Великий Магистр Восточных Соединенных Штатов готов с вами поговорить, – тихо сказал вахтер.

– Святая Клеопатра! – воскликнул Дрейк. Все кассиры в недоумении уставились на него.

– Клеопатра? – переспросил Саймон Мун через двадцать три года. – Расскажи ему о Клеопатре.

Стоял солнечный октябрьский денек, и шторы в столовой квартиры на семнадцатом этаже дома №2323 на Лэйк-Шор-драйв были раздвинуты. Из углового окна открывался вид на небоскребы делового района Чикаго и голубое озеро Мичиган, с белыми барашками волн. Джо сидел, развалясь в кресле, лицом к озеру. Саймон и Падре Педерастия сидели на кушетке под громадной картиной с названием «Клеопатра». Клеопатра здорово смахивала на Стеллу Марис и прижимала к груди змею. Несколько раз в иероглифах, начертанных на стене гробницы за ее спиной, встречался символ глаза в пирамиде. В кресле напротив картины сидел стройный смуглый мужчина с резкими чертами лица, каштановыми волосами до плеч, раздвоенной темной бородкой и зелеными глазами.

– Клеопатра, – сказал он, – была блестящей актрисой. Мгновенно заучивала роль. Останься жива, стала бы Полиматерью всего мира. Она чуть не свалила Римскую империю – во всяком случае, очень приблизила ее конец. Ведь она вынудила Октавиана установить такую сильную анэристическую власть, что империя раньше времени вошла в состояние бюрократии.

– Как мне вас называть? – спросил Джо. – Люцифер? Сатана?

– Зови меня Малаклипсом Старшим, – сказал раздвоеннобородый с улыбкой, которая, словно просвечивала сквозь густую вуаль чувства собственного достоинства.

– Я что-то не пойму, – сказал Джо. – В первый раз, когда я вас увидел, мы все чуть с ума не сошли от страха. Хотя потом, когда вы наконец появились в облике Билли Грэма, я не знал, смеяться мне или блевать. Но знаю, что мне было страшно.

Падре Педерастия расхохотался.

– Ты так испугался, сын мой, что попытался прямиком влезть в большое красное гнездышко нашей маленькой рыжеволосой красавицы. Так испугался, что твой здоровенный член, – он облизнул губы, – забрызгал весь ковер. Ох, как же ты испугался, сын мой. Да, ода!

– Вообще-то в тот момент, о котором ты говоришь, мне было не так страшно, – сказал с улыбкой Джо. – Мне стало страшно чуть позже, перед появлением вот этого нашего друга. Ты и сам испугался, Падре Педерастия. Вспомни, как ты все время вопил: «Приди не в этой форме! Приди не в этой форме!» А сейчас все мы сидим в этой столовой, ведем себя так, словно мы старые приятели, а это… это существо предается воспоминаниям о старых добрых временах с Клеопатрой.

– Это были ужасные времена, – сказал Малаклипс. – Крайне жестокие времена, весьма печальные времена. Непрерывные войны, пытки, массовые убийства, распятия. Плохие времена. – Я вам верю. И хуже того, я знаю, как трудно мне будет жить с мыслью о том, что вы существуете, если я окончательно поверю в ваше существование. Вот так сидеть и запросто с вами курить.