Андрей Троицкий - Бумер-2

На проводе оказался сам Павел Митрофанович Постников, он же Постный. Местный авторитет звонил Шубину так редко, что дядя Миша, заволновавшись, поднялся из-за стола и едва не вытянулся в струнку, как солдат на плацу перед генералом.

— Я чего позвонил, — сказал Постный после невнятного приветствия. — Хочу узнать две вещи. Первое: пацаны Толи Гребня больше на тебя не наезжали?

Дядя Миша посмотрел на свое отражение в зеркальце, висевшим на противоположной стене у двери. Кровоподтеки и синяки почти сошли, а вот почки еще побаливали.

— Слава богу, никого не было, — отозвался Шубин.

— Странно… Значит, спокойно работаете? Не слышу?

— Ну… Вроде бы.

Только вчера Шубин передал человеку Постникова тысячу долларов в счет долга. И теперь был уверен, что о деньгах авторитет не напомнит еще неделю. Это как минимум. А дальше можно будет еще вола покрутить, сунуть долларов двести, а остальное, мол, позже. Наличных и вправду оставалось кот наплакал, но пару недель можно как-то перекрутиться. А в начале следующего месяца в районе, если верить все той же газете, будут проводить выездное совещание областного масштаба. На молочный завод, что в десяти верстах отсюда, понаедет много народа, какие-то профсоюзные деятели и специалисты производственники. Чуть ли не из самой Москвы делегация ожидается.

Совещание продлится не менее десяти дней, в городе уже все гостиницы забронированы. Вот тогда можно будет собирать дензнаки прямо у дорожной обочины. Дядя Миша договорился с двумя шашлычниками молдаванами, чтобы выставить мангалы прямо перед «Ветерком». Клиент валом повалит, а к концу месяца, на Шубине даже копеечного долга не останется.

— И еще я хочу знать, какой сегодня день недели? — Постный говорил нараспев, верный признак, что встал он сегодня не с той ноги. — Не слышу?

— С утра вроде бы среда.

— А мы договаривались, что всю сумму целиком ты отдашь во вторник. Еще прошлой недели. Ты что это на старости лет динаму крутишь? Основным что ли заделался? Не слышу?

— Я все верну. С процентами…

Шубин не успел договорить, потому что Постный оборвал его.

— Проценты — это само собой. Но ты знай, дуралей, что с сегодняшнего дня я твою паршивую задницу больше прикрывать не стану. Появятся люди Гребня, разбирайся с ними сам. А, не слышу?

Запикали короткие гудки, дядя Миша опустился на стул. Сердце защемило. Он стал прикидывать, у кого бы занять хотя бы сотни три на пару недель. Повар Рифат может одолжить, у него всегда копейка водится. Но мужик он прижимистый, а после того случая, когда по репе огнетушителем схлопотал, и вовсе в последнего жлоба превратился. Можно еще одолжиться у знакомого мужика с рынка. Но тот много не даст. И еще есть шанс у Дашки деньги выпросить. Наверняка откажет, но попытка не пытка.

Шубин не довел мысль до конца, взгляд упал на конверт без марки с казенными колотушками. Вместо обратного адреса только название области, буквы ИТУ, а дальше длинный номер с дробью.

Дядька, отрывая от конверта полоску бумаги, думал, что не иначе как племянник пригнал весточку. Но раз так, почему адрес не Колькиной рукой написан и вместо почтовой марки казенный штемпель «оплачено». На стол выпорхнул сложенный вдвое листок серой бумаги. Дядя Миша начал читать строчки машинописного текста, но буквы почему-то расплылись перед глазами, на бумагу упала водяная капля, а руки затряслись.

Едва справившись с собой, Шубин шагнул к двери, задвинул щеколду и, чувствуя, что пол уходит из-под ног, снова упал на стул. Пару минут он сидел неподвижно, потом нашел в себе силы взять в руки казенное письмо.

«Доводим до Вашего сведения, что Шубин Николай Сергеевич скончался и медицинской части ИТК в результате двухсторонней пневмонии, отягощенной почечной недостаточностью и мышечной дистрофией…» Дальше читать еще страшнее. Кольку схоронили на кладбище при зоне. «Доступ к могиле могут получить близкие родственники покойного с согласия администрации исправительно-трудового учреждения. Начальник колонии подполковник А. Ефимов, врач В. Дьяченко». Подписи и круглая колотушка.

Когда в комнату постучали, Шубин спрятал конверт и письмо в ящик стола. Шаркающей походкой добрел до двери, показалось, что за последние десять минут он постарел на десять лет. Открыв щеколду, он впустил в комнату Дашку. Вернувшись к столу, Шубин сел на стул, попытался взять газету, но руки вдруг затряслись. Он спрятал ладони под столешницей, чтобы Дашка не заметила этой предательской слабости.

— Чего ты хотела? — Шубин старался, чтобы голос звучал ровно. — А то я спешу. Еще на рынок надо за мясом.

Он решал про себя: оглушить Дашку этой ужасной новостью прямо сейчас или повременить. Лучше не откладывать. Держать в себе такое горе он не сможет. И от Дашки скрыть правду не имеет права. Но, с другой стороны, и торопиться некуда. Кольку уже схоронили… И все же надо сказать. Обязательно. И прямо сейчас. Это трудно, очень трудно, но иначе нельзя.

— Я тебя в коридоре хорошо не разглядела, — Дашка жевала резину и, прищурившись, разглядывала дядьку. — А ты чего это такой? Будто с перепоя?

— Радости нет, чтобы пьянствовать, — через силу ответил Шубин. — Выдумываешь всякие глупости: с перепоя.

— Просто лицо отечное и глаза слезятся.

— Лицо отечно — потому что отекло. А глаза слезятся…

Дальше Шубин не мог придумать и замолчал.

— Ладно, проехали. У меня только один вопрос, — выпалила Дашка. — Если мне понадобиться еще одна неделя, отпустишь? Я позже отработаю.

— Отпущу, Даша, — кивнул дядька. — Конечно, отпущу.

— Ну, тогда спасибо. Что-то ты сегодня добрый. Подозрительно добрый. Только сильно не похмеляйся. Знай меру.

Дашка выскочила на кухню, оттуда на заднее крыльцо и по тропинке прямиком к остановке. Она успеет к автобусу, потому что в запасе еще минут пять. На ходу Дашка гадала, что это приключилось с дядей Мишей. Он сам не свой, будто пыльным мешком прибитый. Наверняка вчера наклюкался до чертиков и рассказывать не хочет. В воспитательных целях. Автобус подошел, Дашка вскочила на ступеньку, забыв о дядькином пьянстве.

До элитного поселка, где стоял особняк Захарова, всего полчаса езды и четверть часа ходу.

Эту ночь Кот провел в новой квартире Димона. Вчера в ресторане бурного веселья почему-то не получилось. Ошпаренный все подливал в рюмки, подзывал метрдотеля, через него заказывал лабухам новые песни. Кот много ел и много пил, но почему-то жратва была перстной, как баланда, а водяра не брала. Две шлюхи, которых Димон подманил к столику, оказались изысканно вежливыми и эрудированными, даже между делом помянули Северянина и Бродского. Когда долбанули по бутылке шампанского, перешли на глаголы и междометия. Костян, оглушенный музыкой, молчал и о чем-то раздумывал.