Андрей Троицкий - Черный Бумер

— Я не отниму много времени, — режиссер переводил взгляд с Ольги Петровны на Демидова и улыбался. — Пришел извиниться перед вами, Михаил Адамович, за то маленькое недоразумение, которое произошло в моем кабинете. Сам не знаю, что на меня нашло.

— Ничего страшного, я уже обо все забыл, — соврал Демидов. — Такой пустяк, что и разговора не стоит.

— Но и вы хороши, — сделав глоток коньяку, Поветкин погрози хозяину пальцем. — Завели разговор о деньгах. А мне это как серпом по яйца… То есть, ножом по сердцу. Я старомодный человек. Деньги и высокое искусство — веще несовместимые. Лично для меня.

— Это вы простите, — Демидов тоже глотнул коньяка. — Просто я бизнесмен. Хотел оказать посильную помощь. Впрочем, замнем для ясности. Я ляпнул глупость, вы, как человек деликатный, меня мягко урезонили. Спасибо за науку.

— И еще у меня для вас приятная новость.

Поветкин сам взял бутылку, щедро плеснул коньяка в бокал. Он рассказал родителям Лены, что их дочь получает главную роль в новой постановке. Вопрос согласован на всех уровнях. Но прежний замысел Поветкина, постановка «Серебряный век», претерпела большие изменения. Все эти допотопные кареты с царским гербом, напомаженные парики и пропахшие нафталином платья до пола, отменяются. Это будет совершенно новая постановка, некий синтез классического балета и ультрасовременного мюзикла. И название Поветкин уже придумал с божьей помощью: «Черный бумер». Он вывезет на сцену черную БМВ, которая, по его задумке, должна воплощать в себе символ злых начал, темного духа.

— Почему бы и нет? — воскликнул режиссер, увлеченный своим повествованием. — Почему в Большом театре на сцену выводят живую лошадь, а Поветкин не может вывезти настоящий автомобиль? А, какова идея?

Демидовы переглянулись, не зная, что ответить.

— Выстрадал бессонными ночами. Разумеется, будет много танцев, лазерные эффекты, кордебалет. И еще кое-что. И, с вашего позволения, немного садомазохизма. Даже сцена публичной порки…

— Надеюсь, Лену вы пороть не станете? — вставила вопрос Ольга Петровна.

— Лена в новой постановке — воплощение доброго начала. В этой сцене она не участвует. Садомазохизм — это не просто дань моде. Это тоже некое проявление темных сил, их борьбы с силами добра. Рассказать все я не могу. Как и всякий большой режиссер, я мыслю образами, а словесный пересказ «Черного бумера» — это жалкая тень моего замысла. Согласитесь, не всякий художник мог набраться смелости и перечеркнуть весь замысел почти готовой постановки. Кто бы, кроме меня, разумеется, пошел против продюсера, директора театра и всей этой шоблы, с которой я постоянно воюю. А я начал с чистого листа. Кстати, я сам выступаю автором сценария и либретто.

Поветкин еще полчаса распинался о себе и своих грандиозных замыслах, но, когда время приблизилось к полуночи, сделав сверхъестественное волевое усилие, сумел остановиться. Он спросил о самочувствии Лены и, склонив голову набок, попросил:

— Я только на минутку.

Переступив порог комнаты, Поветкин плотно прикрыл дверь и удивленно осмотрелся по сторонам. Стены завешаны театральными афишами, фотографиями выдающихся танцовщиков, плакатами спортивных байков и знаменитых гонщиков. Странное сочетание. Лена застегнула верхнюю пуговицу пижамной курточки и, подложив под спину подушку, молча рассматривала режиссера.

— Садитесь, — сказала она. — Если, конечно…

— Да, да, сидеть я еще не разучился, — Поветкин присел на краешек стула у изголовья кровати. — Побаливает, но терпеть можно. Собственно, я на одну минуту. Все в телеграфном стиле. Вам дают роль в новой постановке «Черный бумер». Это уже не блеф, а чистая правда.

Расстегнув портфель, он выложил на тумбочку дневник Лены, найденный в гримерке, и папку с бумагами.

— Ваш дневник я нашел тогда, ну… Не удержался, пролистал его, надеялся прочитать записи о себе. Хорошее или плохое. И наткнулся на эту историю с Сашей Бобриком. Проглотил, не отрываясь. Человека преследует, догоняет, но не может догнать, черный бумер. Красивый образ. Кстати, у этой истории нет финала. Чем все кончилось?

— Пока ничем. Действие продолжается.

— И хорошо. История без финала оставляет мне право на импровизацию. Короче, на основе этих записей я написал сценарий, он еще полностью не готов. Но вы все поймете. Вот рукопись, в папке. Мы не станем полностью перекраивать постановку «Серебряный век», лишь сделаем ее современной. Прочитаете мой опус, когда пойдете на поправку. Повторяю: главная роль — ваша. Конечно, если вы согласитесь. Теперь ваш ход.

Лена села на кровати.

— Я соглашусь, — сказала она. — То есть я уже согласна. На все сто. Но только не надейтесь на то, что в благодарность я еще раз отхожу вас по голому заду ошейником.

Щеки Поветкина, давно разучившегося смущаться, слегка порозовели. Поднявшись, он засобирался на выход.

— У тебя под началом работает народа — без счета, — сказала супруга Михаилу Адамовичу, закрыв дверь за Поветкиным. — А в людях ты совсем не разбираешься. Режиссер оказался таким милым человеком, таким чутким… Когда я сказала ему по телефону, что Лена сильно простудилась, он, кажется, всхлипнул. За глаза его поносят, говорят всякие мерзости. Но все это — зависть карликов перед гигантом.

— Мне он понравился сразу, — ответил Демидов. — Честный малый, прямой. Я сунулся со своими деньгами, как последний идиот. А он показал на дверь. Это по-мужски. Хорошо хоть Лена не узнала эту историю.

— Слава богу, — вздохнула Ольга Петровна.

Краснопольский, раздвинув шторы, выглянул в окно. Над дачным поселком сгустились сумерки, капает дождь, а ветер теребит ветви старых яблонь.

— Ухо опять разболелось, — сказал Фомин. Он сидел в кресле качалке у потухшего камина и листал журнал с голыми бабами. — В следующую пятницу поеду в одну клинику. Если там не помогут, хоть в петлю лезь.

— Езжай, — механически согласился Приз.

— Ну, блин, и доктора в Москве. На зоне в Мордовии у нас был лепила, старый старик, умственно отсталый укроп. К тому с бельмом на глазу. Почти ни хрена не видел, все на ощупь. Так этот хрен иваныч в сравнении со столичными докторами — просто великое светило отечественной медицины. Он умел вправлять грыжи, дергать зубы, лечил любые воспаления. Будь он вольняшкой, наверняка стал бы академиком. Впрочем, нет… Не стал бы. В Москве без взятки даже санитаром в морг не устроишься. А у старика денег сроду не водилось.

Фомин подумал о чем-то и брякнул:

— Да, а ведь жизнь всего одна. И та совсем короткая.

Краснопольский не ответил. Отошел от окна, повалился спиной на железную кровать и, подложив руки под голову, стал разглядывать сидящего за круглым столом Ландау. Перед ним молодым человеком расставлены какие-то приборы, купленные на радиорынке на деньги Краснопольского, светился экран ноутбука. Парень, почувствовав взгляд, свел брови на переносице, прищурив глаза, стал вглядываться в экран переносного компьютера, будто плохо видел. Изображая напряженную работу мысли, он даже прикусил губу. Смотреть на этого придурка тошно, вечно задумчивый, унылый, как нищий на паперти. Ему бы в самодеятельности выступать, а он ломает из себя компьютерного гения, в рот ему палку. И свободные полчаса никак не найдутся, чтобы грохнуть эту сволочь и закопать на огороде.