Мартин Смит - Красная площадь

— Фруктовая диета? Представляешь, Полина? И что там?

— Ананасы, папайя, манго, бананы, — небрежно отбарабанила буфетчица, словно каждый день только ими и лакомилась.

— Папайя, — повторил Аркадий. — Полина, мы бы с тобой согласились лет семь-восемь постоять в очереди за папайей? Правда, я не уверен, что знаю, как она выглядит. Мне бы картошки вдоволь — и я был бы доволен. Уж точно не похудею. Такую роскошь тратят на таких, как мы! — он обратился к буфетчице: — Вы не могли бы показать нам папайю?

Она испытующе посмотрела на них.

— Нет.

— У нее, наверное, нет никакой папайи, — сказал Аркадий. — Говорит, чтобы произвести впечатление на посетителей… Теперь лучше?

— Если смеюсь, значит, лучше.

— Раньше не слышал, как ты смеешься. На слух приятно.

— Да? — Полина медленно раскачивалась на стуле. Улыбка постепенно сошла с ее лица. — В мединституте мы, бывало, спрашивали друг друга: «Какой самый худший вид смерти?». Теперь, после Руди, я, кажется, знаю ответ на этот вопрос. Вы верите в ад?

— Совершенно неожиданный вопрос.

— Знаете, вы словно дьявол. Вы испытываете от своей работы какое-то тайное удовольствие, будто бы радость в том, чтобы схватить всех, кто проклят. Поэтому-то Яаку и нравится с вами работать.

— А почему ты со мной работаешь? — он был уверен, что она не собирается уходить.

Полина на мгновение задумалась.

— Вы разрешаете мне делать то, что нужно. У вас я участвую в общем деле.

Аркадий понимал, что в этом как раз и заключается трудность. Морг был местом, где все делилось на черное и белое, на живых и мертвых. Полине были присущи полная отстраненность аналитика, слепой детерминизм, что в совершенстве подходило для классификации мертвецов как множества неодушевленных и недвижных образцов исследования. Но патологоанатом, которому приходится участвовать в расследованиях за пределами морга, начинает видеть в погибших живых людей, и тогда при виде трупа на столе он осознает, что случилось самое худшее, и начинает понимать смысл последнего вздоха на земле. Он лишил ее профессиональной отстраненности. В некотором смысле он испортил ее как специалиста.

— Потому что ты хорошо соображаешь, — поставил точку Аркадий.

— Я думала о том, — сказала она, — что вы говорили вчера вечером. У Кима был автомат. Зачем было убивать Руди двумя различными бомбами? Слишком усложненный способ убийства, надо заметить.

— Его нужно было не просто убить, а убить и сжечь. Точнее, сжечь все бумаги и компьютерные дискеты, уничтожить любую информацию, которая могла бы привести его к кому-то другому. Я все больше утверждаюсь в этом мнении.

— Выходит, я помогла.

— За героиню красного труда! — таков был его тост.

Полина допила коньяк и подняла глаза.

— Я слышала, что вы однажды бросили кого-то, — сказала она. — У вас была женщина?

— Откуда ты это знаешь?

— Вы уходите от вопроса.

— Не знаю, что говорят люди. Просто некоторое время меня не было в стране. Потом я вернулся.

— А женщина?

— Она не вернулась.

— Кто же был прав?

«Такой вопрос, — подумал Аркадий, — может задать только тот, кто еще очень молод».

Передача началась. «Советский министр обороны, — звучал голос Ирины, — признал, что против мирных жителей Баку были брошены войска с целью предотвращения мятежа и свержения коммунистического режима в Азербайджане. Армия занимала нейтральную позицию, когда азербайджанские экстремисты применяли силу против армянского населения, проживающего в Баку, и проявила крайнюю решительность, когда толпа азербайджанцев пригрозила сжечь партийные помещения. Танки и пехота прорвали заграждения, воздвигнутые азербайджанскими боевиками, и ворвались в город. Были применены разрывные пули. Без всякого повода велся обстрел жилых домов из автоматов. По предварительным данным, во время штурма погибли сотни, а возможно, и тысячи мирных жителей. Хотя Комитет госбезопасности и распространял слухи о том, что азербайджанские боевики будут вооружены станковыми пулеметами, у погибших обнаружены лишь охотничьи ружья, ножи и пистолеты».

Аркадий оставил Полину и поспешил домой, чтобы успеть к первой передаче Ирины. «Сидеть за столом с одной женщиной и торопиться услышать голос другой… До чего же сложна жизнь», — подумал он.

«Официально эту военную операцию представили как акт защиты армянского населения от азербайджанских боевиков, которые предъявляли документы, удостоверяющие их принадлежность к азербайджанскому Народному фронту. Поскольку фронт таких документов не выдает, есть основания подозревать, что это еще одна провокация со стороны КГБ».

Слушая радио, Аркадий переоделся в сухую рубашку и пиджак.

Кто прав? Она? Никакого ответа — ни правильного, ни неправильного. Была бы хоть какая-нибудь определенность: ведь даже знать, что ты ошибаешься, это уже облегчение. Он возвращался в памяти к тем случаям, когда надо было идти вслепую, когда он не знал, что еще можно предпринять. Помнится, он сказал Полине: «Никогда не узнаем».

Ирина тем временем продолжала: «Москва все чаще ссылается на национальные распри, чтобы оправдать продолжающееся пребывание советских вооруженных сил в различных республиках, включая страны Балтии, Грузию, Азербайджан, Узбекистан и Украину. Танки и ракетные установки, которые полагалось пустить на слом в соответствии с заключенным с НАТО соглашением о контроле над вооружениями, направлены вместо этого на базы в республики, выражающие несогласие. В то же время ядерные ракеты вывезены из них в Россию».

Он почти не вслушивался в ее слова. Каждый доходивший до него слух был хуже ее сообщений; сама действительность была намного хуже ее слов. Подобно пасечнику, отделяющему мед от сотов, он слышал только ее голос, не разбирая слов, который сегодня звучал глубже, чем обычно.

Идет ли дождь в Мюнхене? Есть ли на автобане автомобильные пробки? Она могла говорить о чем угодно, он все равно бы слушал ее. Иногда Аркадию хотелось вылететь из окна и покружиться в небе над Москвой. Домой бы он возвращался на звук ее голоса, летел бы к нему, как к влекущему, спасительному маяку.

Когда новости сменила музыка, Аркадий не вылетел на крыльях, а всего лишь вышел из квартиры, держа в руках «дворники». Поставив их на место, он сел за руль и окунулся в полночное уличное движение. Дождь сделал улицы неузнаваемыми, размазав по ветровому стеклу пятна света. На набережной Аркадию пришлось остановиться, чтобы пропустить колонну армейских грузовиков и бронетранспортеров, длинную и медленную, как товарный поезд. Сидя в ожидании, он пошарил по карманам в поисках сигарет, обнаружил конверт и поморщился, узнав письмо, переданное ему Беловым на Красной площади. На конверте тонким почерком было написано его имя. Первые буквы были твердые, острые, а последние неровные, растянутые, написанные слабеющей рукой, не способной уже владеть пером.