Питер Страуб - Магия кошмара

И вот мы с подразделением идем дальше. Половине из нас хочется блевать. Зомби смотрят, как мы проходим мимо, большинство из них слишком слабы, чтобы сделать хоть что-нибудь. И я неожиданно понимаю, что происходит. Это земля, на которой мы живем, говорю я себе. То, что мы называем землей. В том, что происходит вокруг, нет никакого притворства. Все реально. Это крайняя точка.

Боб Бандольер рассеянно съел ложку овсянки. Глаза его заблестели. Он облизал ложку.

— Зачем я все это говорю? Даже нацисты, самая эффективная организация в мире, не смогли прогнать всех этих людей через газовые камеры и печи. Они оставили вокруг груды мертвых тел. Такого нельзя даже представить. Да никто и не пытался. Это самое ужасное место, которое видел мир, и оно было священным.

Боб Бандольер заметил, что все еще держит ложку и миску с овсянкой. Он улыбнулся сам себе и снова начал кормить жену. Каша пузырилась и вываливалась изо рта.

— Все, дорогая? Пожалуй, ты уже достаточно съела на сегодня. Хорошая девочка.

Краем ложки он пробежался по ее рту и соскреб самые крупные куски каши. Поставил миску на кровать и повернулся к Фи, все еще улыбаясь.

— А затем я понял, что абсолютно прав, потому что мы повернули на площадь, где нас ждали немцы, и там был этот обычный маленький домик, забор, дорожка к входной двери и на маленьком клочке земли рядом розовый сад. С четырьмя кустами, цветущими голубыми розами.

Я вышел из колонны и направился к саду. Никто ничего не сказал. До меня доносились звуки происходящего вокруг — капитан принял на себя командование от коменданта, и они вдвоем и еще несколько офицеров пошли через площадь в кабинет коменданта. Что мне было до них? Я смотрел на чудо. В этом несчастном аду кому-то удалось вырастить голубые розы. Это был знак. Я знаю одно, Фи. Я был в единственном месте на земле, где росли голубые розы.

Я хотел собрать всех людей и сказать им: ради Бога, посмотрите на этот сад! Но зачем тратить время? Они таращились на зомби и охранников.

Но все что-то почувствовали, Фи.

Я заглянул каждому охраннику в лицо. Они просто пялились перед собой, без выражения на лицах, в глазах — ничего, никакого страха. Эти парни всего лишь выполняли свою работу, как хорошие полицейские, у них не было воображения, кроме того, что им дозволялось. Кроме одного человека, которого я хотел найти.

Конечно же, это было легко. Он единственный, кто не отвел взгляд. У него хватало мужества сознавать, кто он. Кроме того, он видел, как я смотрел на его розы. Может, комендант думал, что это были его розы, может, даже некоторые из зомби считали, что это их розы, но цветы принадлежали только одному человеку — их садовнику. Проклятый гений, который оказался нужным человеком в нужном месте и в нужное время. Он понимал, что сделал, и знал, что я понимаю. Когда я остановился перед ним, он посмотрел мне прямо в глаза.

Ты бы никогда не обратил на него внимания в толпе. Здоровый парень с круглой головой, широким носом и маленькими глазами. Большие, толстые руки и огромная грудная клетка. Что-то вроде... вроде гнома-переростка. Я бы прошел мимо него и почти прошел мимо, но я поймал его взгляд, и я увидел этот свет... Это был он. Ему было наплевать на все остальное, на все, что происходит на земле.

Я остановился перед ним и спросил: «Как ты это сделал?» Парни, которые слышали мой вопрос, подумали, что я спрашиваю, как он мог так обращаться с людьми, но он-то знал, что я имею в виду.

Капитан с комендантом выходят из кабинета, и капитан приказывает всем строиться, а потом мой взвод получает указание наблюдать за охранниками. Капитан уходит заниматься другими делами. Ребята загружают узников в грузовики, выставляют столы, записывают имена. Меня это не касается, моя работа — смотреть за охранниками до тех пор, пока их не увезут.

Очень скоро на площади остались только мы и охранники. Нас десять, их — пятнадцать — двадцать. По всему лагерю уже вовсю снуют американцы, начался организованный хаос. Я предпринимаю еще одну попытку, я подхожу к этому парню, садовнику, и, о мой мальчик, я снова убеждаюсь, что прав, потому что его глаза начинают светиться, как только я подхожу.

Я снова его спрашиваю: «Как ты это сделал?» На этот раз он почти улыбается. Он мотает головой.

«Я хочу узнать про розы», — говорю я. Я показываю на них, будто он не понимает, о чем я говорю.

«Кто-нибудь здесь говорит по-английски?»

Парень слева, высокий, седовласый, со шрамом через лоб, вроде как смотрит на меня, я ему говорю, чтобы он мне помог, иначе я снесу ему голову. Он подходит. Я объясняю, что хочу узнать про розы. Ему с трудом верится, что меня интересует это, но он понял, что надо делать, и я слышу, как он говорит что-то о blaue rose.

Этот охранник, гений, единственный человек на земле, которому удалось вырастить голубую розу, в конце концов начинает говорить. Ему скучно — он знает все вдоль и поперек, он добился этого сам, а я — какой-то американский рядовой, я не заслуживаю того, чтобы знать. Но он под арестом и он расскажет, правда? Он начинает изливать на нас потоки немецкой речи, полной специальных терминов и химических формул, и не только у меня нет ни единого шанса что-нибудь понять, но и другой немец тоже не понимает ни слова. Садовник прекрасно знает, что нам ничего не понятно.

Когда он заканчивает объяснение, он замолкает, он сказал все и остановился, словно прочитал все по бумажке. Никто даже примерно не представляет, о чем он рассказывал. Другие ребята смотрят на меня с улыбкой, потому что с зомби уже закончили, они не слышат, что говорит охранник, но все равно возбуждены.

Представь себе картину. Вот мы, а вот они, а за нами шоу чудаков. По другую сторону от охранников находятся лагерные туалеты, два деревянных сарайчика на расстоянии десяти футов друг от друга. Между ними стены из колючей проволоки и пустая караулка ярдах в пятидесяти. Подальше слева эти трубы. А между туалетами и забором просто грязное поле.

Ну и вот, этот садовник сплевывает, поворачивается и уходит. Он идет прямо через других охранников. Зомби теперь просто сходят с ума. Охранник идет к пространству между туалетами. Другие охранники вроде как смотрят на него краем глаза. Я думаю, сейчас он пописает и вернется.

Кто-то из ребят крикнул: «Эй, этот немец убегает».

Я ему говорю: «Заткнись».

Но он не останавливается, когда доходит до туалетов, он просто продолжает идти дальше.

Толпа дико орет. Какой-то парень говорит: «Что нам делать? Что же мы должны делать?»

А садовник все продолжает идти, он уже в поле. Затем оборачивается и смотрит на меня. Хренов урод. Он не улыбается, не мигает, просто смотрит на меня. А потом бежит к забору.

Знаешь, что он думает? Он думает, что я дам ему уйти вследствие того, что знаю, какой он великий. Этот ублюдок пользуется мной, а я действительно знаю, что он великий, но не позволю никому мной пользоваться.