Кэтти Райх - Смерть дня

Я стояла у ксерокса, копировала дневники Беланже, когда, подняв глаза, увидела Клоделя.

– Это не ваша молодая леди.

Я уставилась на него:

– Правда?

Он кивнул.

– Кто она? – спросила я.

– Ее звали Кэрол Кэмптуа. Мы исключили Гойетт по отпечаткам зубов, начали сравнивать других и получили совпадение. Ее пару раз арестовывали за проституцию.

– Возраст?

– Восемнадцать.

– Как она умерла?

– Ламанш заканчивает вскрытие.

– Подозреваемые?

– Множество.

Он минуту смотрел на меня, потом молча ушел.

Я продолжала копировать дневники – робот с водоворотом эмоций внутри. Облегчение при известии, что погибла не Анна, тут же сменилось виной. На столе внизу все же лежит девушка. Придется оповещать семью.

Снимаем крышку. Переворачиваем страницу. Закрываем крышку. Нажимаем кнопку.

Восемнадцать.

Мне вовсе не хотелось наблюдать за вскрытием.

В четыре тридцать я закончила с дневниками и вернулась в кабинет. Бросила отчеты по младенцам у секретаря, оставила записку на столе Ламанша, объяснив насчет копий. Когда я вернулась в коридор, Ламанш разговаривал с Бержероном у кабинета стоматолога. Оба выглядели угрюмыми и усталыми. Я подошла, они молча приняли меня в свою компанию.

– Плохо дело? – спросила я. Ламанш кивнул.

– Что с ней случилось?

– Легче сказать, что не случилось, – ответил Бержерон.

Я перевела взгляд с одного на другого. Даже сгорбившись, стоматолог был выше метра восьмидесяти, мне приходилось задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Его белые кудри отсвечивали под люминесцентным светом ламп. Кажется, Клодель говорил о нападении животных, вот почему Бержерону тоже испортили выходной.

– Похоже, ее подвесили за запястья и били, потом натравили собак, – сказал Ламанш. – Марк считает, по крайней мере двух.

Бержерон кивнул:

– Крупная порода. Или овчарки, или доберманы. Мы нашли больше шестидесяти укусов.

– Боже!

– Ее раздели и облили кипящей жидкостью, предположительно водой. Кожа сильно обварена, но я не обнаружил следов чего-то определенного, – продолжил Ламанш.

– Девушка все еще дышала?

При мысли о ее боли у меня сжался желудок.

– Да. Она умерла от многочисленных ножевых ранений в грудь и живот. Хочешь посмотреть снимки?

Я покачала головой.

– Раны самозащиты?

Я вспомнила свою встречу с хулиганом.

– Нет.

– Когда она умерла?

– Скорее всего вчера поздно вечером.

Мне не хотелось подробностей.

– И еще. – В глазах Ламанша застыла печаль. – Она была на четвертом месяце беременности.

Я пролетела мимо них в свой кабинет. Не знаю, сколько я сидела там, невидящим взглядом пробегая по знакомым предметам своей профессии. За годы лицезрения жестокости и насилия у меня выработался эмоциональный иммунитет, но некоторые смерти все равно прорывают защиту. Последняя атака ужасов выдалась самой кошмарной на моей памяти. Или просто я настолько перегрузилась, что больше не могла выносить гнусности?

Кэрол Кэмптуа не имеет ко мне отношения, и я никогда не увижу ее, но перед глазами вставали неконтролируемые образы из глубины разума. Я видела последние секунды ее жизни: лицо искажено от боли и ужаса. Молила ли она о пощаде? Или просила за своего нерожденного ребенка? Что за чудовища населяют эту землю?

– Идите все к черту! – выругалась я в пустом кабинете.

Смела бумаги в кейс, схватила вещи и захлопнула за собой дверь. Бержерон что-то сказал, когда я проходила мимо его кабинета, но я не остановилась.

Я проезжала под мостом Жака Картье, когда начались шестичасовые новости, главная сенсация – убийство Кэмптуа. Я ударила по кнопке, снова повторяя про себя:

– Идите все к черту!

До дома мой гнев поостыл. Некоторые эмоции такие сильные, что не могут со временем не ослабевать. Я позвонила сестре Жюльене и успокоила ее насчет Анны. Клодель уже ей сообщил, но я хотела лично все рассказать. Она появится, уверяла я. Да, соглашалась сестра Жюльена. Ни она, ни я уже всерьез не надеялись.

Я сказала, что подготовила скелет Элизабет и напечатала отчет. Сестра Жюльена пообещала, что кости заберут в понедельник сутра.

– Большое спасибо, доктор Бреннан. Мы ждем ваш отчет с большим нетерпением.

Я не воспользовалась случаем. Не представляю, как они воспримут то, что я написала.

Я переоделась в джинсы, приготовила ужин, запрещая себе думать о том, что случилось с Кэрол Кэмптуа. Гарри вернулась в полвосьмого, мы поели, разговор шел исключительно о макаронах и цуккини. Сестра казалась уставшей и растерянной, с готовностью приняла мои объяснения о падении на льду. Меня совершенно вымотали события последних дней. Я не спрашивала ее ни о прошедшей ночи, ни о семинарах, а она не пыталась ничего рассказать. По-моему, мы обе не желали ни слушать, ни отвечать.

После ужина Гарри занялась материалами семинара, а я снова взялась за дневники. Отчет сестрам готов, но мне хотелось знать больше. Ксерокс не улучшил качество записей, я мучилась не Меньше, чем в пятницу. К тому же Луи-Филипп оказался не самым захватывающим летописцем. Молодой врач писал длинные отчеты о работе в "Больнице Господа". За сорок страниц он упомянул сестру всего несколько раз. Его волновало, что Эжени продолжала петь на публике после свадьбы с Аланом Николе. Еще ему не нравился ее парикмахер. Луи-Филипп казался истинным педантом.

В воскресенье Гарри снова ушла, когда я еще спала. Я постирала, позанималась в спортзале, подправила лекцию, которую собиралась прочитать во вторник на занятии по эволюции человека. К вечеру совсем забегалась. Я зажгла камин, сделала себе чашечку чая "Граф Грей" и свернулась на кушетке с книгами и бумагами.

Снова открыла дневник Беланже, но через двадцать страниц перешла на книгу об эпидемии оспы. Она оказалась настолько же захватывающей, насколько Луи-Филипп – скучным.

Я читала об улицах, по которым хожу каждый день. В 1880-х годах Монреаль и близлежащие деревни населяло больше двухсот тысяч человек. Город тянулся от улицы Шербрук на севере до гавани на реке на юге. На востоке к нему примыкал индустриальный Ошлага, а на западе – деревни рабочего класса Сен-Кунегон и Сен-Анри, как раз на берегу канала Лашин. Прошлым летом я проезжала вдоль него на велосипеде.

Тогда, как и сейчас, народ волновался. Хотя большая часть Монреаля к западу от улицы Сен-Лоран говорила на английском, к восьмидесятым годам французы сформировали абсолютное большинство города в целом. Они доминировали в муниципальной политике, а англичане заведовали торговлей и прессой.

Французы и ирландцы исповедовали католицизм, англичане – протестантизм. Они и жили, и умирали отдельно. У каждого народа имелось свое кладбище высоко в горах.