Калеб Карр - Алиенист

– Разрази меня гром, доктор, мне кажется, я знаю такую парочку детективов, которые наверняка вас устроят! Но скажите мне, с чего вы думаете начать?

– Чтобы ответить на этот вопрос, – ответил Крайцлер, показывая в мою сторону, – мне следует поблагодарить мистера Мура. Это он когда-то подбросил мне идею.

– Я подбросил вам идею? – Эгоизм на мгновение затмил во мне страх перед тем, что нам предстояло осуществить.

Ласло подошел к окну, отодвинул жалюзи до конца и выглянул наружу.

– Вы должны помнить, Джон, как несколько лет назад ездили в Лондон – аккурат в разгар этой шумихи вокруг Джека-Потрошителя.

– Разумеется, я прекрасно все помню, – ухмыльнулся я. То были не самые лучшие мои каникулы: три месяца в Лондоне в 1888-м, когда кровожадное чудовище ангажировало случайных проституток в Ист-Энде и безжалостно их препарировало.

– Тогда я попросил у вас какую-нибудь информацию по этому делу, может, что-нибудь из газетных публикаций. С вашей стороны было очень любезно откликнуться на мою просьбу и, в частности, вложить в пакет заявление молодого Форбса Уинслоу.

Я порылся в памяти. Форбс Уинслоу, носивший то же имя, что и его отец, – выдающийся британский алиенист, оказавший некоторое влияние на Крайцлера, – выбил себе место главного врача психиатрической клиники, разумеется, – исключительно благодаря заслугам своего гениального папочки. По мне, так молодой Уинслоу был просто самоуверенным дураком, но тем не менее он прославился, подключившись к расследованию дела Потрошителя и нагло провозгласив, что убийства (не раскрытые и по сей день) прекратились исключительно благодаря его вмешательству.

– Только не говорите мне, что это Уинслоу подбросил вам идею, – изумленно проговорил я.

– Непреднамеренно. В одном из своих абсурдных трактатов о Потрошителе он упоминал возможного подозреваемого в этом деле и говорил, что если бы он создал некоего «воображаемого человека» – заметьте, я цитирую дословно, именно «воображаемого человека», – собравшего в себе все характерные черты настоящего убийцы, то не нашел бы никого более подходящего на эту роль, чем несчастный подозреваемый. Разумеется, человек, которого он удостоил сей высокой чести, впоследствии был признан невиновным. Но вот это его выражение задержалось у меня в памяти. – Крайцлер повернулся к нам. – Мы ничего не знаем о человеке, которого ищем, и вряд ли нам повезет обнаружить свидетеля, который будет знать о нем больше нас. К тому же у нас не хватает улик – этот человек годами совершает свои злодеяния, так что у него было достаточно времени, чтобы в совершенстве отточить приемы. Но то, что мы можем сейчас сделать, – единственное, что можно сделать в такой ситуации: представить себе мысленно портрет человека, способного совершать все эти преступления. Если нам удастся нарисовать такую картину, важность обнаруженных нами улик неизмеримо возрастет. И, таким образом, мы сможем существенно уменьшить тот стог сена, в котором нам предстоит найти нашу иглу.

– Благодарю покорно, – сказал я. Нервозность моя все возрастала. Беседа в подобном ключе наверняка распалит воображение Рузвельта, и Крайцлер прекрасно знал это. Действия, планы, кампания – нечестно было просить Рузвельта принять обдуманное решение перед такими эмоциональными приманками. Так что я счел уместным вскочить и принять то, что показалось мне тогда превентивной позицией.

– Слушайте, вы… – начал я, но Крайцлер просто коснулся моей руки и одарил меня своим типичным взглядом, исполненным беспрекословного авторитета, после чего тихо произнес:

– Одну минуту, Мур, присядьте, пожалуйста. – Мне ничего не оставалось, как подчиниться его просьбе, хоть и не без раздражения. – Вам необходимо знать еще одно. Я сказал, что в случае выполнения условий у нас будет шанс на успех – не больше и не меньше. Годы практики нашего подопечного явно не прошли для него даром. Тела двух детей в водонапорной башне были обнаружены лишь благодаря случайности, помните об этом. Мы ничего не знаем о нем – мы даже не знаем, «он» ли это. Известны случаи, когда женщины убивали своих и чужих детей – так называемая «пуэрперальная мания» или «послеродовой психоз» – и такие случаи нередки. У нас есть только одна причина для оптимизма.

Теодор взглянул на него с просветлением во взоре:

– Санторелли?

Он быстро учился. Крайцлер кивнул.

– Точнее, тело Санторелли. Места, где обнаружили его и два других тела. Убийца мог спрятать тела своих жертв, и бог знает, сколько их было на самом деле за эти три года. Сейчас же он предоставил нам полный отчет о своих действиях, сродни тем письмам, мой дорогой Мур, которые Потрошитель отправлял в различные учреждения Лондона. Некая часть нашего убийцы, пускай глубоко похороненная и атрофированная, но еще не отмершая, жаждет прекращения кровавого безумия. И в этих трех телах мы можем отчетливо видеть, как если бы там было написано словами, искаженный призыв – найдите меня. И найти его надо быстро, ибо я подозреваю, что он придерживается очень четкого графика в совершении своих преступлений. Хотя график этот нам также придется выводить самостоятельно.

– Надо полагать, вы рассчитываете достаточно быстро разобраться с этой частью работы, не так ли, доктор? – спросил Теодор. – Расследование такого рода, в конце концов, не сможет длиться вечно. Нам нужны результаты !

Крайцлер пожал плечами – настойчивость Рузвельта его, по видимости, не тронула.

– Я всего лишь честно поделился соображениями. У нас будет шанс, но за него предстоит побороться – не больше, но и не меньше. – Крайцлер мягко опустил руку на стол Теодора. – Ну так как, Рузвельт?

Возможно, кому-то это показалось бы странным, но я решил больше не протестовать. В свое оправдание могу сказать одно: теория Крайцлера, якобы вдохновленная документом, присланным мной бог знает сколько лет назад, предшествовавшие этому объяснению дружеские воспоминания о славных гарвардских деньках, равно как и возрастающий энтузиазм Теодора относительно плана расследования – все это вдруг натолкнуло меня на мысль, что происходящее в кабинете лишь отчасти вызвано смертью Джорджио Санторелли. Нет, то был результат неизмеримо большего количества случайностей и мимолетных событий, нити которых уходили в наше детство и юность, где-то расходясь, а где-то пересекаясь друг с другом. Редко я так же сильно ощущал верность убеждений Крайцлера: ответы на главные жизненные вопросы никогда не бывают спонтанными, за ними – годы детального исследования контекста и построения шаблонов нашей жизни, что в конце концов начинают управлять всем нашим поведением. Теодор, кому вера в решительный ответ любому вызову помогла справиться с физической немощью в юности и с честью преодолеть все испытания как на ниве политики, так и в личной жизни, – подлинно ли свободен он отказаться от предложения Крайцлера? А если он его принял, вправе ли я сказать «нет» двум своим старым друзьям, с которыми мы пережили множество приключений юности, этим людям, только что открывшим мне глаза на то, что мои досужие знания, никогда ни для кого не представлявшие никакого прока, способны привести к поимке жестокого убийцы? Профессор Джеймс, случись он рядом, непременно сказал бы: да, любой человек от рождения свободен в любой момент решать, как ему следует поступить, – и, возможно, в чем-то он прав. Но Крайцлер скорее всего бы заявил (и Джеймс бы сию же минуту набросился на него с ниспровержениями), что невозможно субъекта сделать объектом, нельзя обобщить конкретное. Что на нашем месте сделали бы другие люди – весьма спорно; в кабинете же сидели только мы с Теодором.