Патриция Корнуэлл - Черная метка

Мы подходили к моей машине, когда на стоянку въехал маленький синий "фольксваген". Водитель так резко отпустил педаль сцепления, что мотор заглох. Дверца тут же распахнулась, и девушка с бледной кожей и короткими темными волосами, быстро выпрыгнув из машины, стремглав бросилась к телу, которое санитары загружали в карету "скорой помощи". Она помчалась к ним, словно пытаясь остановить.

– Эй! – заорал Марино, устремляясь за девушкой.

Она добежала до "скорой помощи" в тот момент, когда захлопнулись задние двери. Ее схватил Марино.

– Дайте мне ее увидеть! – закричала девушка. – Пожалуйста, отпустите меня! Дайте мне ее увидеть!

– Я не имею на это права, – донесся голос Марино.

Санитары открыли передние дверцы и запрыгнули внутрь.

– Дайте мне ее увидеть!

– Все будет хорошо.

– Нет! Нет! О Боже! – От девушки исходила почти осязаемая аура горя.

Марино крепко держал девушку. Дизельный мотор зарычал, и я не слышала, что еще он ей говорил, но Марино отпустил ее, когда "скорая помощь" отъехала. Она упала на колени, обхватила голову ладонями и, подняв ее к ледяному, затянутому облаками небу, стала причитать и плакать, выкрикивая имя погибшей женщины:

– Ким! Ким! Ким!

Марино решил остаться с Эгглстоном и Хэмом, которые восстанавливали последовательность событий на месте преступления. Я отправилась домой. Деревья и трава покрылись льдом, и я подумала, что мне не хватает только отключения электричества. Именно это я и получила.

Когда я свернула на свою улицу, все дома стояли темными, а Рита, работавшая охранницей, была такой бледной от холода, словно побывала на спиритическом сеансе.

– Только не говорите, что это надолго, – взмолилась я.

За стеклом сторожевого помещения колыхалось пламя свечи, Рита куталась в форменную куртку.

– Свет выключили около половины десятого, – сказала она, недовольно качая головой. – Все, что осталось в этом городе, – холод.

Окна в домах были затемнены, как будто шла война, а небо полностью затянуто облаками. Я с трудом подъехала к дому и едва не упала на обледеневших ступеньках. Поднялась по ним, держась за перила, и каким-то чудом нашла нужный ключ от входной двери. Сигнализация работала, потому что питалась от резервного аккумулятора, но он продержится не больше двенадцати часов, а отключение электричества из-за налипания льда иногда длилось по нескольку дней.

Я набрала код и сняла дом с охраны. Мне нужно было помыться, но я не собиралась спускаться в гараж, чтобы бросить рабочий костюм в стирку, а мысль, что придется почти обнаженной идти в кромешной тьме и принимать душ без света, приводила меня в ужас. Тишина была почти абсолютной – слышался лишь монотонный шум падающего дождя.

Я собрала все свечи, которые смогла найти, и стала расставлять их в доме, стараясь осветить самое важное – с моей точки зрения. Нашла фонарики. Разожгла камин, и темнота в комнате рассеялась. К моей радости, работал телефон, но автоответчик, естественно, молчал.

Я не могла спокойно сидеть в сумраке. В спальне я наконец разделась и обтерлась мокрым полотенцем, надела халат и домашние тапочки и постаралась придумать, чем бы заняться. Я представила, будто Люси отправила мне сообщение, но пока оно недоступно. Написала несколько писем, но все их порвала и бросила в огонь. Я наблюдала, как бумага вначале коричневеет по краям, потом вспыхивает и превращается в черный пепел. Холодный дождь стучал в окно, я почувствовала озноб.

Температура в доме постепенно опускалась, часы медленно ползли. Я попыталась заснуть, но никак не могла согреться. Мысли не успокаивались. Они перескакивали от Люси к Бентону, а от него – к ужасной сцене в магазине. Я видела истекающую кровью женщину, которую волокут по полу, и маленькие совиные глаза, глядящие сквозь гниющую плоть. Я никак не могла найти удобную позу. Люси не звонила.

Выглянув из окна, чтобы посмотреть на погруженный в темноту задний двор, я испугалась. На стекле осталось туманное пятно от моего дыхания, а звон капель, когда я задремала, превратился в стук вязальных спиц. Мне показалось, что это мать сидит у постели умирающего отца и вяжет бесчисленные шарфы для обездоленных людей в каких-то холодных краях. Мимо не проезжал ни один автомобиль. Я позвонила Рите в сторожевой домик. Она не отвечала.

В три часа утра я все еще не могла уснуть. Ветки деревьев потрескивали, как выстрелы, вдалеке прогромыхал поезд, идущий вдоль реки. От его одинокого гудка и скрежещущего, стучащего и громыхающего шума вагонов мне стало еще неспокойнее. Я лежала в темноте, кутаясь в теплое ватное одеяло, и только когда горизонт осветился, ко мне вернулись силы. Марино позвонил через несколько минут.

– Во сколько тебя забрать? – пробормотал он охрипшим от сна голосом.

– Куда забрать? – Я изможденно направилась на кухню готовить кофе.

– На работу.

Я не понимала, о чем он говорит.

– Ты выглядывала в окно, док? – спросил он. – Ты никуда не проедешь на своем нацимобиле.

– Я предупреждала, чтобы ты так не говорил. Это не смешно.

Я подошла к окну и отодвинула шторы. Мир был покрыт белым прозрачным ледяным покрывалом, окутавшим каждое дерево и каждый кустик. Газон превратился в плотный жесткий ковер. С карнизов скалили зубы длинные сосульки, и я поняла, что на машине сегодня никуда не доеду.

– Да, – ответила я. – Наверное, меня нужно будет забрать.

Грузовик Марино с толстыми цепями на колесах почти час крутил по дорогам Ричмонда, прежде чем я добралась до работы. На стоянке не было ни одной машины. Мы осторожно дошли до здания, чуть не упав несколько раз из-за сильного гололеда, по которому мы прокладывали путь первыми. В кабинете я повесила куртку на спинку кресла, и мы с Марино переоделись в раздевалке.

Фельдшеры погрузили тело на передвижной стол для вскрытий, поэтому нам не пришлось перекладывать его с каталки. Я расстегнула молнию мешка в жуткой тишине пустого театра, где правила смерть, и откинула окровавленные простыни. Под ярким светом раны женщины выглядели еще ужаснее. Отрегулировав кронштейн флюоресцентной лампы с увеличительным стеклом, я пристально оглядела тело.

Ее кожа превратилась в безжизненную потрескавшуюся корку засохшей крови с порезами и провалами ран. Я собрала волоски – несколько десятков знакомых светлых, по-детски тонких волосков и разложила их по бумажным конвертам, чтобы высушить. Длина большинства волосков составляла пятнадцать – двадцать сантиметров. Они прилипли к ее животу, плечам и груди, но я не обнаружила их на лице.

Часы незаметно скользили, унося с собой утро, но сколько я ни старалась найти логичное объяснение, как были порваны плотно связанный свитер и бюстгальтер, оставалось только одно: убийца порвал их голыми руками.