Игорь Зарубин - Государственный обвинитель

— Не знаю, не знаю. — Профессор покачал головой: — И вообще, меня это как-то мало интересует. Главное, что откопали, а куда это дальше пойдет — уже не мое дело.

Это было действительно так. Граф, как и Наташин отец, принадлежал к той категории людей, про которых принято говорить: «Не от мира сего». Обладая огромными знаниями в той области, которой занимался, он в то же время был абсолютно неприспособлен к реальной жизни. Наверняка и сейчас, сидя тут, за обеденным столом, он в то же время мысленно витал где-нибудь в Древней Греции, которой посвятил всю свою сознательную жизнь.

— Ну ладно, забудем об этом, — сказала Наташа. — Расскажи мне лучше, что там дальше было, после того, как мы уехали. Примчалась Попа к Федору или нет?

— Нет, так и не примчалась. — Граф засмеялся. — Но зато мы, кажется, на еще один фундамент набрели.

— Где?! — воскликнула Наташа.

— А-а! — хитро погрозил он ей пальцем. — Все тебе знать надо. Ну ладно, пойдем покажу.

Из гостиной они переместились в кабинет, где Граф достал из бюро огромный рулон — карту острова. Несмотря на то, что островок сам по себе был небольшим, за день его можно было облазить вдоль и поперек, карта не уместилась даже на столе, и ее пришлось постелить на ковер. Но зато это была настолько подробная карта, как будто Граф рисовал ее, поднявшись над Ольвией на вертолете. И вся она была усыпана мелким узором пометок, каждая из которых означала какую-нибудь находку, не важно, мелкая это монетка, вроде той, которую нашла Наташа, груда осколков и прочего мусора или фундамент жилища.

Они оба опустились на колени, и Граф начал подробно описывать все, что нашли после того, как Наташа с Витей уехали. Где нашли фундамент, где остатки мощеной дороги, куда эта дорога предположительно вела и откуда. Потом Граф достал планы нескольких похожих поселений и они начали сравнивать. Время летело быстро, и Наташа опомнилась только тогда, когда пометки на карте стало уже трудно различать и пришлось включить свет. И оказалось, что они провели за этим занятием часа четыре, не меньше.

— Ой, а мне домой уже пора, — сказала она, с грустью посмотрев на часы.

— Да? — удивился профессор. — А я и не заметил, как время пролетело. Надо же…

Потом опять пошел дождь. Но на этот раз не мелкий, как вчера, а настоящий ливень. По лобовому стеклу текли потоки воды. Дороги почти не было видно, и поэтому Ванечка остановил машину, заглушив мотор.

— Чего стал? — глухо спросила Женя.

— Я дальше не поеду, — тихо ответил он, потупив глаза.

— Почему?

— По кочану, — огрызнулся Грузин с заднего сиденья. — Хочешь нас всех угробить?

Женя резко обернулась, но натолкнулась на его полные злости глаза. И поняла, что с ним сейчас лучше не спорить. Сейчас он ее уже не боится. И никто больше не боится. Вернее, боятся, но намного меньше, чем этого хотелось бы. Они сейчас как загнанные в угол собаки, которые от страха в любой момент готовы вцепиться в глотку. И Грузин, и Ванечка, и даже Целков. Только Склифосовский не вцепится. Уже час, как лежит и скулит.

Юм сидел на переднем сиденье, рядом с Ванечкой, и, казалось, спал, запрокинув голову на спинку сиденья. На шее острым бугром выделялся кадык.

Вдруг Женя заметила, что и Ванечка, и Грузин смотрят на этот кадык. Смотрят с каким-то даже вожделением. Даже уголки губ начали подрагивать у обоих.

Она хотела крикнуть что-то, толкнуть Юма, чтобы он проснулся, но почувствовала, что просто не может этого сделать. Просто не хватает сил. И еще…

И еще ей очень хотелось посмотреть, что же будет дальше. Наверное, то же самое происходит с кроликом и удавом. Нет, кролики не такие глупые, как про них говорят. Они всегда чувствуют опасность. Просто удав такой медлительный, такой неуклюжий. И им каждый раз интересно, что будет дальше, как далеко они могут зайти. И заходят слишком далеко.

Но Юм ведь не кролик. Поэтому в последний момент, когда Грузин уже начал покрываться испариной, стараясь подавить дрожь в руках, он вдруг, не открывая глаз, тихо сказал:

— Правильно, зачем гнать? Лучше постоим, переждем. Тише едешь — дальше будешь. А, Грузин?

— А? — Грузин вздрогнул и отпрянул. — Вот и я говорю — разобьемся.

Юм улыбнулся и кивнул, зевнув. Женя облегченно вздохнула.

— Склифосовский! Прекрати! — закричал вдруг Ванечка, у которого сдали нервы. — Прибью, паскуда!

— Умира-аю… — тихонько заскулил Склифосовский, у которого перед глазами все еще стояло обезглавленное тело милиционера, и от этой картины его беспрестанно выворачивало на запаску. Не могу больше…

Ему очень хотелось выйти из машины. Просто выйти и пойти куда-нибудь подальше. Может, до мой, к сестре, которая опять будет каждый день пилить его за то, что он алкаш и пропивает родительскую пенсию, а может, к Зинке. У Зинки хорошо, она никогда ни о чем не спрашивает, сама покупает водку и кормит от пуза — боится, что он уйдет и она опять останется одна в свои сорок восемь лет. Тогда ей уже ничего не светит.

Как ни странно, но эти размышления преспокойно уживались в голове Склифосовского рядышком с воспоминаниями об убийстве милиционера. Одно другому абсолютно не мешало. Но встать и выйти из машины он все равно не мог.

— Юм, а Юм, — спросил Грузин, чтобы отогнать от себя ужас, — а что нам теперь делать?

— Ничего не делать. — Юм пожал плечами, так и не открыв глаза. — За Ментом надо вернуться.

— За кем?! — взвизгнул Ванечка. — Нас же всех…

— Не повяжут, — спокойно сказал Юм. — Или не возвращаться… Не знаю, не решил пока. Я устал. Дайте поспать. И заткните Склифосовского — воняет.

Все мигом накинулись на Склифосовского, как будто от этого зависело, решит Юм возвращаться в больницу или согласится не делать этого. Его выволокли и выбросили на дорогу, под дождь. Он некоторое время стоял на четвереньках, пока не промок насквозь, а потом медленно пополз в лес.

Целков сидел и смотрел на него через окно. Ему почему-то стало жалко Склифосовского. Кто же виноват, что он такой впечатлительный? Теперь промокнет, может простудиться, подхватить грипп или, еще хуже, воспаление легких.

— Мне тоже нужно, — сказала Женя, когда Склифосовский скрылся за деревьями, и открыла дверцу.

— Зачем? — испуганно вскрикнул Целков и судорожно сжал рукоятку автомата.

Женя посмотрела на него удивленно, потом ухмыльнулась криво и сказала:

— Да не дергайся ты, не трону я его. Больно охота руки марать.

— Пистолет оставь.

— Еще чего! — Она вышла и направилась в лес.

Все замерли, напряженно вслушиваясь в шум дождя. Ждали выстрела.

Но выстрела не последовало. А вместо этого вдруг раздался крик. Юм открыл глаза, подпрыгнул на сиденье и заорал, толкая Ванечку в бок: