Елена Дубровина - Шрам на ладони

Ой, чуть не упал. Очень хорошо, что не упал, очень здорово, а то мама расстроится, увидев его грязным.

Сережа какой-то странный: ничего не объяснил и ушел. Он так никогда не поступает. И мама так никогда не поступает. Она всегда говорит что, зачем и почему. Тогда все понятно — тогда все делаешь, как она говорит.

Сейчас нужно скорее к маме — она все объяснит».

Конечно, Ванечка часто мечтал, как попадет куда-нибудь без взрослых — без мамы, без Сережи. И не во двор, где бегают ребята, а в какое-нибудь незнакомое интересное место. И, кажется, сейчас его мечта сбывалась.

«Если все хорошо помнишь, то идешь правильно. Да, правильно — вот поворот к деревьям. Теперь опять прямо. Это как бы лес, но не совсем, потому что скоро — железная дорога, а это называется «лесополоса».

Вот шалаш. Наш шалаш. Наш с Сережой, здорово как — стоит и нас ждет. Тут надо к нему свернуть, потому что нельзя пройти мимо, как будто шалаш — чужой или ничейный».

Сосед Надежды Егоровны, который шел от станции, заметил у шалаша знакомого рыжего мальчика. И тут же забыл о нем, потому что часто видел, как сын Надежды Егоровны Сережа играет с этим мальчиком у шалаша, значит, Сережа и сейчас там. Сосед спешил домой.

А Ванечка постоял у шалаша и зашел внутрь.

«А тут кто-то был, — огорчился он. — Курили здесь, разбросали окурки. И бутылки оставили в том углу, где обычно автобус стоит, там его стоянка, и у самосвала стоянка там же. А они сделали стоянку для бутылок. «Неправильные люди» — мама бы так сказала. Сейчас некогда, надо быстрее к маме ехать, а потом вместе с Сережей они наведут здесь порядок. Обратно на тропинку — и снова прямо, вперед. Вот и речка Уча, она даже летом холодная, а сейчас на ней лед, можно подойти и ботами потрогать лед — сначала одной ногой, потом второй».

Если бы женщина с сумками, которая проходила неподалеку, повернула голову, то увидела бы мальчика, который вот-вот свалится со скользкого берега на хрупкий лед. Она, конечно же, бросилась бы спасать ребенка. Но женщина смотрела себе под ноги и рыжего мальчика у кромки замерзшей воды не увидела.

Ванечка отошел от речки стал подниматься к навесному пешеходному мостику через Учу, над которым по большому железнодорожному мосту шли поезда. Они всегда пугали Ванечку, даже когда Сережа вел его за руку.

У пешеходного мостика мальчик застыл в нерешительности.

«Дальше — сложно. Тут надо что-то придумать, а то страшно. Вот так: пропускаешь один поезд, а потом быстро-быстро идешь на этот качающийся мостик. Пока другой поезд снова не поехал, надо пройти весь мостик. Он висит и немножечко качается, когда по нему идешь, и совсем не страшно. А вот когда поезд едет сверху, над головой, по большому мосту — тогда очень страшно».

Ванечка зажмуривается и вспоминает:

«— Мама! Там поезд!

— Ты, главное, не бойся. Держись за перила и смотри вперед.

Если держаться за перила и смотреть вперед, то поезд наверху быстро проедет. Подумаешь — поезд, тут же перила. Мама всегда все говорит правильно, и надо делать, как она говорит».

Благополучно миновав страшный мостик, Ванечка ступил на твердый асфальт — и сразу побежал, увидев электричку. Конечно, он не задумался, куда она идет — в Москву или из Москвы. Он знал — если электричка подошла, надо быстро бежать к ней и вскакивать в открытые двери.

Ванечка влетел в вагон и плюхнулся на скамейку у окна.

Теперь можно в окно посмотреть. Станция с большими буквами: Ма-мон-тов-ка. Сам прочитал. Он умеет читать.

Вагон дернулся, поплыл вперед, и станция осталась позади. Он смотрит в окно, а можно закрыть глаза и так ехать до Москвы.

Ванечка закрывает глаза и погружается в сон.

Мама наклоняется над ним и говорит:

— Сейчас я тебе объясню.

Но это, оказывается, не мама, а бабушка Надя. Но в то же время она похожа на маму и улыбается, как мама.

— Понимаешь, мы теперь с тобой будем жить вместе, — говорит она и накладывает начинку в тесто, а потом защипывает пирожок. Зачерпывает ложкой следующую порцию начинки, но не из банки с повидлом, а откуда-то снизу, с дороги, и кладет кусок черной земли на тесто, закрывает его… и защипывает.

— А где мама? — спрашивает Ваня тихо, потому что кричать почему-то нельзя.

— Мама уехала в Сергиев Посад, — говорит бабушка и улыбается, и громко повторяет: — Сергиев Посад.

— Сергиев Посад, — объявили название конечной станции.

Вагон тряхнуло, вокруг зашумели, Ванечка проснулся и непонимающе оглянулся.

«Электричка стоит, все уже выходят. Соснул немножко. «Сосну заломал» — так Сережа говорит, когда утром у бабы Нади его будит. Почему сны никогда не запоминаются? Они — как мыльные пузыри. Просыпаешься — и сон сразу лопается.

Все у дверей уже потолкались, теперь можно спокойно выходить.

Тут что-то странное. Тут снег. Сколько же эта электричка ехала, что приехала в снег?»

Снег здесь шел еще с пятницы, маленький старый город был им укрыт, как белым одеялом. В Москве еще стояла поздняя осень, а сюда уже пришла зима. Рыжий Ванечка брел среди этой белизны, приближаясь к Троице-Сергиевой лавре. Он не знал, откуда и куда идет.

«Если идешь вперед — обязательно куда-нибудь придешь и все станет понятно. Нет, ничего не понятно. Всегда, когда в Москву приезжаешь, — там вокзал, метро. Где же все это? Тут все под снегом и все какое-то не такое, в домах этажей мало. Может, это какая-нибудь заграница?

Нет, не заграница! Ура! Церковь бабнадина. Только почему она здесь, а не в деревне? Да их здесь вон сколько, и все разные… Это не бабнадина церковь. Надо посмотреть, чем она отличается. Задираешь голову — видишь луковицу, то есть маковку — так баба Надя говорит. У этой церкви луковица синяя, а посередине полоса золотая, как будто на луковицу пояс золотой надели. На Новый год у одной девочки был такой золотой пояс. Церковь белая, и, когда ближе подходишь, луковицу уже не видно».

Ванечка ходил, задрав голову, с интересом рассматривал купола церквей, туристов с фотоаппаратами, монашек, одетых во все черное. А уже начинало темнеть.

«Эта церковь — вся разноцветная: и желтая, и зеленая, и столбики у нее вьющиеся, как мамины волосы. А тут что-то очень интересное — круглая крыша на столбиках, а под ней — такая большая круглая штука, и фонтанчик из нее бьет».

— Мальчик, это святая вода. Что ты тут под ногами вертишься? — строго говорит ему какая-то тетенька.

Мама всех называет тетеньками и дяденьками, она так шутит.

Так очень удобно всех называть, потому что иначе эту тетеньку надо было бы называть жабой.

— Ничего, ребенку умыться надо, оно и во благо, — говорит другая тетенька, похожая на добрую ворону. — Полить тебе на ручки? Вот так. Ручки теперь чистые, да? Попей, попей водички, хорошая это водичка.