Светлана Борминская - Дама из Амстердама

— У меня глаза, как фонарики, — любила повторять Танечка на старости лет.

— И что? — ругал её Юрий Тимофеевич. — Закрываться надо! Кругом маньяки, Андреевна!..

Но Татьяна Андреевна забывала и не такое, хоть тресни!

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и толкнул дверь, она раскрылась внутрь, и он вошёл в тёмный коридор.

Большая квартира с тенями на потолке и фотографиями любимых учеников на каждой стене. Юра подошёл и отыскал себя на одной из них.

На него смотрел ушастый чёрно-белый Юра с белобрысым вихром — такой, каким ему не быть уже никогда. Рядом на траве лежал спущенный мяч, и тот пацан, каким он был, улыбался хитрой улыбкой, не разжимая губ.

— Как дурак, — хмыкнул Юрий Тимофеевич и почувствовал такой укол счастья, что его кинуло в озноб.

— Андреевна! — позвал он, хотя понял, едва вошёл, — в квартире никого нет. Тишина стояла вроде тихого дождя на улице, ничто не шелыхалось внутри жилища. Человек в квартире был один — он сам.

На столе лежала записка, написанная чудесным крупным почерком…

— «Мне нужно… вернуть Вайолет… билет и сумку, — прочитал Юрий Тимофеевич вслух. — Купить хлеба… Заплатить за газ со светом…

Где ты, Юрик?.. У меня болит голова…»

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и задумался.

Он также молча и нахмурившись, проверил кухню — газ, зашёл в ванную — вода не лилась, электроприборы в двух Танечкиных проходных комнатах не были включены в розетки. Юра закрыл шпингалеты на окнах и вышел на лестничную площадку.

Закрыв ключом с гвоздя Танечкину дверь, Юрий Тимофеевич стремительно стал решать, с чего начинать поиски… Повернулся и вздрогнул — с лестницы на него пристально смотрела незнакомая толстая бабушка. «Наверное, поменялась с кем-нибудь?» — подумал Юра и сделал шаг к ней, доставая из цивильного костюма удостоверение.

— Вы видели её после больницы? — Забирая удостоверение, Гущин быстро добавил: — И что она сказала?.. Как она себя вела?

— Как обычно, вот только, — дотошная бабушка помялась.

— Что?! — быстро спросил Юрий Тимофеевич.

— «Есть нужно часто и помногу!» — сказала она. Бабушка выпалила это и запнулась, видимо, не решаясь повторять всё, что Татьяна Андреевна сегодня наговорила ей.

Гущин усмехнулся:

— На неё не похоже, — представил он субтильную Панкову. — И это всё?..

— «Замуж надо выходить не меньше десяти раз!» — Бабушка удивлённо развела руками. — Да-а-а!.. Так и сказала.

— Да не могла она такого произнести, — засмеялся Гущин. — Она и замужем ни разу не была!

— «Но самое главное — не умирать!» — не слушая старшего лейтенанта, закончила бабушка и рубанула воздух рукой.

— Мудрая!.. — согласился Гущин.

— С ума сошла! — шёпотом сказала соседка. — Как же не умирать-то?.. Хочешь-не хочешь, а сами понимаете… — тихо закончила она.

— Понимаю, — вздохнул Юрий Тимофеевич, спускаясь с ней на третий этаж.

Когда Гущин зашёл в квартиру посмотреть на лошадь, на него с пола пристально глянул пятилетний карапуз в усах из варенья. Сзади на ковре стояла та самая серая лошадь в яблоках — взнузданная и в седле.

Старший лейтенант взял её в руки и приподнял:

— Килограмма три с половиной?.. — взвесил лошадь он.

— Отдаааййй! — прыгнув Гущину на правый ботинок, завопил карапуз.

— Шалва, ты дядиной ножке бо-бо сделаешь! — басом усовестила карапуза бабушка.

— Ничего, дяде почти не бо-бо. — Юрию Тимофеевичу пришлось вернуть лошадь.

— Я знаю её только с хорошей стороны, — провожая лейтенанта, сказала соседка. — Славная была старушка…

— То есть — как?.. — насторожился старший лейтенант.

— Была и есть! — торжественно поправилась соседка и поспешила закрыть за ним дверь. — Но сами знаете, какое у нас движение на перекрёстке! — высунулась она через секунду.

Гущин спустился на первый этаж, постоял и вышел на улицу, в кармане его лежал ключ от квартиры любимой учительницы. Сам Юрий Тимофеевич жил на соседней улице. Также запасные ключи имелись у подружки Панковой на втором этаже, которой сегодня не было дома, как ей Юра долго не звонил. Даже постучал с минуту — подружка плохо слышала.

Никого дома не было. Или же глухая старушка крепко-накрепко спала.

Одно из двух.

Когда инспектор Гущин, вернувшись в кабинет, который он делил с тремя инспекторами, листал сводки происшествий…

…Татьяна Андреевна в своём сером плаще стояла у стойки вылета аэропорта Шереметьево и вглядывалась в толпу пассажиров, она всё узнала про самолёт в Голландию: он вылетал ровно через час сорок пять минут.

«Не всё так плохо, — твердила про себя она, уставшая до этого стоять в центре зала. — Если бы не сумка, я бы никогда не увидела аэропорт. А тут — красиво…»

Татьяна Андреевна стояла, разглядывая группы людей, и ждала. Она держала пушистую сумку так, чтобы её сразу увидела растеряша из Амстердама.

На Панкову никто не обращал внимания.

Огромный пассажиропоток в тот день захлестнул воздушный вокзал Шереметьево.

Через час Танечка заволновалась по-настоящему — что сумка, подумала она?.. И вытряхнув из неё шляпу, надела на себя, а через десять минут вытащила чудесные серьги, которые при ближайшем рассмотрении оказались вообще-то клипсами, и надела их также, прищемив непривычные к подобной красоте уши, а паспорт и билет взяла в руку и помахала ими.

И тут к ней подошли двое.

— Пройдёмте с нами, мадам, — взглянув на билет, сказал высокий конопатый блондин со значком на левой стороне синей форменной куртки. «СЕКЬЮРИТИ» — прочитала Татьяна Андреевна пересохшими губами. И голова у неё закружилась…

Её взяли под руки и повели, Танечка шла, оступаясь… Она ни слова не понимала; сперва один, потом второй, вежливо наклонялись и что-то выспрашивали, потом девушка в форменной синей блузке принесла ей сок.

Татьяна Андреевна не сделала ни глотка, только загадочно улыбалась, у неё страшно болела голова; и вместе с толпой бело-розовых туристов она оказалась на борту лайнера. Никто не заметил её старого серого плаща в той пушистой ватаге западноевропейских стариков. Танечка села на место у окна и, пригубив шампанского, посмотрела по сторонам.

Ей вдруг стало интересно. Ей давно не было так интересно, как сейчас, и она захохотала. Не очень громко, но весело!

— Весёлая фрау, — сказал ей стюард, забирая пустой бокал.

Самолёт уже взлетел, а Танечка всё хохотала, кто-то тоже начал улыбаться, а кто-то обиделся, но всё это было уже неважно.

Причём — навсегда.

Танечка Панкова вдруг поняла, что живёт.

— Не будите меня, — попросила она седого немца, вспомнив фразу из учебника.

— О, фрау! — развёл руками герр, показывая белоснежную челюсть с непомещающимся во рту языком. — Я-а! Я-а!..