Наталья Никольская - Последняя жертва

— Ты хочешь сказать, что его невозможно найти? — Вершинина слегка наклонила голову, глядя ему в глаза.

— Не то чтобы нельзя, — неуверенно произнес Маркелов, но потом решил обратить свое сомнение в шутку, — но наверное, это сделать будет не просто.

— Никто и не говорит, что это будет просто, — улыбнулась Вершинина, — но мы ведь не ждем манны небесной. Будем работать — никуда он от нас не денется. Начнем с определения круга ее знакомых, соседей, сослуживцев. Кстати, работала она в лицее на улице Мальцева. Я думаю, этим займется Маркелов. А ты, — она перевела взгляд на Толкушкина, — сходи к Траубергу, возьми фотографию дочери и проверь ближайшие к ее дому кафе, может, кто из обслуги узнает ее.

Вершинина протянула Валере визитную карточку Льва Земовича.

— Шансы, конечно, невелики, — продолжила она, — но сейчас мы и такую возможность не можем сбрасывать со счетов. Если кто-то ее опознает, выясни, с кем ее там видели.

— Да уж, задачка, — Валера взял визитку и почесал затылок. На столе требовательно зазвонил внутренний телефон.

— Слушаю, Михаил Анатольевич, — при подчиненных она всегда обращалась к шефу по имени-отчеству.

— Валентина, — голос Мещерякова звучал намного мягче, чем во время утренней проповеди, — поднимись ко мне, будь добра.

— Хорошо, сейчас буду.

Она опустила трубку и посмотрела на Толкушкина с Маркеловым.

— Вопросы есть?

— Вроде, нет, — за обоих ответил Вадим.

— Тогда — вперед, — скомандовала Валандра, поднимаясь, — меня шеф вызывает. Если будут какие заминки, сразу звоните мне. Или сюда, или в машину, или на сотовый. Удачи вам.

— Спасибо, — они вышли.

Вершинина поправила перед зеркалом прическу и направилась к Мещерякову. Он сидел за столом, на котором стояла початая бутылка «Дербента», крохотное блюдце с тонко нарезанными дольками лимона и два пузатых бокала, один из которых был пустым.

— Дегустируешь? — с улыбкой спросила Вершинина.

Она прошла по мягкому ковру и села в кресло, изящным движением закинув ногу на ногу.

— Ага, — кивнул Мещеряков, — неплохой коньяк. Давай по маленькой, — он плеснул из бутылки в порожний бокал и придвинул его Вершининой.

— Ты что, для этого меня пригласил?

Сперва она хотела отказаться, но потом, решив, что глоток коньяка ей не помешает, взяла бокал в руки.

— Не только, — ответил Мещеряков, — давай за успешное расследование…

— Какое расследование? — сделала удивленное лицо Вершинина.

— Я видел, как от тебя выходил этот рыжий еврей, — объяснил Мещеряков.

— Черт бы тебя побрал, Миша, — усмехнулась Валандра, — я уж подумала было, что ты в моем кабинете установил скрытую камеру.

Довольный Мещеряков выпил коньяк и положил на язык дольку лимона.

— Ну, рассказывай.

— Да пока, собственно, нечего рассказывать, — она тоже сделала глоток из своего бокала, — только договор заключили.

— И сколько же ты с него срубила? — в первую очередь Мещерякова интересовала финансовая сторона дела.

— Пять тысяч, плюс накладные расходы. Двадцать процентов аванс, — сухо отчиталась Вершинина.

— Молодец, Валентина, — он плеснул себе еще коньяка, — можешь ведь, если захочешь.

Она не поддалась его веселому настроению и сделала еще глоток из бокала.

— Собственно, я сама собиралась к тебе зайти.

— Да, а что такое?

— У тебя ведь есть приятели в прокуратуре…

— Есть, ну и что?

— Маргарита Львовна, предположительно, погибла от руки маньяка. Ты читал, наверное, об этом у нас все газеты писали. Похоже, что это его пятое убийство.

— Вот в чем дело, — присвистнул Мещеряков, несколько ошарашенный этим заявлением, — ну, а при чем здесь прокуратура? Ты что, хочешь ознакомиться с материалами дела? — Он отрицательно покачал головой. — Ничего не получится.

— Да не нужны мне материалы, — Вершинина досадливо поморщилась, — можешь ты мне хотя бы фотографии достать?

— Фотографии жертв?

Она кивнула.

— Ну это-то еще можно попробовать, — неуверенно произнес Мещеряков.

— Так попробуй, Миша, — она твердо посмотрела ему в глаза, — и чем скорее, тем лучше.

— Скорее, скорее, — недовольно пробурчал шеф, но потянулся к телефонному аппарату.

Пока он пытался дозвониться, Вершинина встала и с бокалом, на дне которого еще плескались остатки коньяка, подошла к окну. Солнце светило вовсю, как бы наверстывая упущенное время. Тополиный пух, подгоняемый порывами ветра, создавал иллюзию снегопада. Каким-то непостижимым образом пух проникал даже сквозь плотно закрытые окна и одинокими снежинками кружил по кабинету, носимый потоком свежего воздуха из кондиционера.

Она допила, наконец, коньяк, приятным теплом разлившийся по телу и, подойдя к столу, опустилась в кресло. Мещеряков закрыл трубку ладонью и поднял на нее глаза.

— Кто там из твоих сможет забрать фотографии?

— Коля Антонов.

Мещеряков снова прижал трубку к уху.

— Запиши, Семен, придет Антонов Николай. Ну хорошо, с меня причитается. До встречи.

Он опустил трубку и вздохнул с таким облегчением, словно с плеч его свалился чугунный слиток весом не меньше тонны.

— Завтра к часу дня все будет готово, — выдохнул он.

— А быстрее нельзя?

— Это тебе на фотостудия «Кодак», а прокуратура, черт побери, — выругался он. — Скажи спасибо, что не через неделю, а завтра. Пакет будет у дежурного на фамилию Антонова. Пусть возьмет с собой паспорт.

— Спасибо, — поблагодарила Вершинина и встала, — если у тебя все, я пойду, мне надо работать.

— Может, еще по одной? — предложил Мещеряков.

— Извини, Миша, в другой раз.

— Ну и правильно, — он кивнул головой и взялся за бутылку.

Как определить, что движет убийцей? Какие мысли, чувства кроются в его сознании и в подсознании? Что им движет? Чувство вины? Мести? Какие-то нереализованные желания? Может быть. Для этого надо иметь хотя бы какую-то информацию. А что у меня имеется на настоящий момент? Практически ничего. Хотя почему — ничего? Известно, что преступник был знаком с жертвами, во всяком случае с Маргаритой Трауберг, или проник в ее квартиру хитростью. Но это уж очень неправдоподобно. Наверняка, она бы не впустила к себе незнакомого человека. Кстати, можно ведь посмотреть, когда она открывала дверь последний раз.

Я сняла трубку внутреннего телефона.

— Слушаю, Валентина Андреевна, — раздался в трубке голос Ганке.

— Валентин Валентиныч, Болдырев там?

— Здесь.

— Пусть принесет мне регистрационный журнал.

Через минуту в кабинет своей неторопливой походкой вразвалку вошел Болдырев.

— Вот, вы просили… — он положил журнал на стол.

Я поблагодарила его и открыла журнал на странице, вверху которой было написано: суббота, тридцатое мая тысяча девятьсот девяносто девятого года.