Николай Томан - Избранное. Компиляция. Книги 1-9

Отец Арсений вздыхает еще раз и, широко перекрестившись, решается:

— Что будет, то будет — поеду! Чует, однако, мое сердце — не миновать мне гнева владыки.

Очки у Фомы Фомича на самом кончике носа. Он пересыпает шрифт из одной ладони в другую, как бобы, и недовольно покачивает головой.

— Разве с моим зрением такой шрифт набирать? Мне и корпус-то трудно, а нонпарель еле различаю. Пусть ваш мастеровой помогает мне, отец Феодосий.

— Ладно, позову его сейчас. А мелкость шрифта зачтется при окончательной расплате.

— Зачтите и то, что я свою наборную кассу принес. Без нее…

— Ясно, Фома Фомич, это тоже приму во внимание.

— Верстатка, в которую литеры будем набирать, тоже моя. Это при ручном наборе главный инструмент. Без него мы бы…

— Я ведь уж сказал — оплачу все: и труд ваш, и принесенный типографский инструмент.

— Тогда давайте вашего Вадима, пора браться за работу. Да света надо бы прибавить. Вверните лампы посильнее.

— Вадим все сделает.

Спустя несколько минут приходит заспанный Вадим. Долго зевает и никак не может понять, чего от него хочет Фома Фомич.

— Да ты что, малый, совсем ото сна очумел, простых вещей не можешь понять, — злится Фома. — Неужели ни малейшего представления не имеешь о наборе. Вот давай раскладывай пока литеры по клеткам наборной кассы. Будь бы шрифт покрупнее — корпус или петит, к примеру, я бы и без твоей помощи. А то нонпарель! Ее с лупой нужно, а не с моими очками. А ты не швыряй их так, это тебе не гвозди. Клади вместе с литерами еще и пробелы, цифры и линейки. Да пошевеливайся, а то мы так до утра не рассортируем, а надо бы сегодня хоть одну страницу сверстать.

— Если уж так быстро надо, пусть и отец Феодосий помогает, — недовольно бурчит Вадим.

— Ты что, в своем уме? — таращит глаза на Маврина Фома. — Он работодатель, хозяин…

— Ладно, ладно, — примирительно говорит Корнелий. — Я вам помогу, литеры только очень уж маркие. Рук потом, наверное, не отмоешь?

— Да уж известное дело, — подтверждает Фома. — Свинцовая пыль въедлива. У наборщиков ручного набора она на пальцах и даже ладонях на всю жизнь.

— Что вы говорите! — испуганно отдергивает руку от шрифта Корнелий.

— Это когда лет десять поработаешь, — смеется Фома. — А денек-другой никакого следа не оставит. Дня через два-три все сойдет. Тут на них не столько свинцовая пыль, сколько типографская краска. Не новый шрифтик-то, был уже у кого-то в употреблении. Краска, правда, тоже въедлива, но и она отмывается в конце концов.

К одиннадцати часам ночи удается разложить все типографские знаки по клеткам наборной кассы. В начале двенадцатого Фома приступает к набору первой строки. Он кладет перед собой страницу текста и торжественно берет из кассы букву за буквой, устанавливая их в верстатке.

Авдий молча пропускает мимо себя Дионисия Десницына, внука его Андрея, ректора семинарии отца Арсения и двух неизвестных ему представителей епархии. Чтобы никто из них не споткнулся в темноте, Авдий идет впереди, указывая дорогу. То ли он заблаговременно смазал петли, то ли дверь в подвале вообще не скрипучая — открывается она бесшумно.

Вниз по ступенькам первым снова идет Авдий. Достигнув массивной двери на нижней площадке лестницы, он по знаку Дионисия стучит в нее.

После некоторой паузы слышится голос Вадима:

— Это ты, Авдий?

— Я, Вадим. Отвори, мне отец Феодосий надобен.

Снова пауза. Наконец тяжелая дверь медленно, с противным скрипом, будто кто-то кошке на хвост наступил, отворяется. Ослепленный ярким светом Авдий не сразу входит в подвал, давая возможность глазам своих спутников привыкнуть к освещению и оглядеться.

— Чего стал, заходи, — говорит Авдию Вадим. — Вон он, «отец Феодосий».

Авдий шагает к Корнелию, и тогда из темноты выступают фигуры ректора, Дионисия и представителей епархии.

— Гаси свет, Вадим! — не своим голосом кричит Корнелий.

— Нет уж, — спокойно произносит Вадим, отстраняя Фому, — побудь на свету, «отец Феодосий». Покажись своему духовному начальству, каков ты есть.

— Так ты, значит, только прикидывался мертвецом? — пытается броситься на Вадима Корнелий. — А на самом деле на милицию работал, сволочь?

— Да, я был «мертвецом», это верно. Но, как видишь, воскрес, увидев, какими делишками ты собираешься тут, под кровом духовной семинарии, заняться. Вот и держи теперь ответ перед ними, — кивает Вадим на представителей епархиального духовенства…

Спустя две недели Татьяна снова приезжает в Благов. Встречать ее выходит обрадованный и немного растерянный Дионисий. Он в старом, выцветшем от времени подряснике, с засученными, выпачканными мукой рукавами.

— Здравствуйте, дорогая Татьяна Петровна! Извините, что я в таком затрапезном виде, — хлопочу по хозяйству. Очень, очень рад вас видеть! А Андрея, к сожалению…

— Я не к Андрею, я к вам лично, Дионисий Дорофеевич. Приехала пригласить на мою свадьбу.

— О, спасибо, спасибо! И от всей души поздравляю! — Дионисий протягивает руку Татьяне и восклицает полушутя, полусерьезно: — Господи, почему ты не послал мне такую женщину, когда я был молод и верил в тебя?

1973 г.

Машину за инженером Гуровым прислали в загородную лабораторию Научно-исследовательского института ровно к часу дня. Гуров был уже наготове и, как только машина подошла к главному подъезду, тотчас же вышел из лаборатории вместе с сотрудником Комитета государственной безопасности Евсеевым, сопровождавшим его в тех случаях, когда он возил с собой секретные чертежи. Изобретение Гурова было теперь окончательно завершено, и он должен был сегодня доложить об этом директору своего института.

Шофер не раз уже возил Гурова из лаборатории в институт, и у него не было никаких оснований опасаться опоздать к назначенному директором времени. Хотя дорога от лаборатории до шоссе, идущего на Москву, была грейдерная, она находилась в отличном состоянии, и машина неслась по ней с не меньшей скоростью, чем по асфальту. До шоссе было к тому же недалеко- всего два километра до леса да километра полтора по лесу.

…Гуров со вздохом облегчения откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и расслабил мышцы тела. Теперь только он почувствовал, как устал за все эти последние дни напряженной работы. Никогда еще, кажется, не мечтал он так об отпуске. Даст его наконец директор или снова потребует поправок и доработок чертежей изобретения?

В машине было душно. Гуров опустил пониже боковое стекло. В лицо пахнуло ароматом луга, свежестью близкого леса. В зеленом массиве его, казавшемся издали сплошной стеной, теперь различались уже и отдельные деревья. Еще каких-нибудь сто метров — и машина въедет в его прохладную тень. И вдруг из лесу, навстречу «Победе», с такой стремительностью выскочил груженный камнем трехтонный самосвал, что шофер Гурова не успел еще ничего сообразить, как обе машины столкнулись, и легковая, перевернувшись несколько раз, отлетела в сторону.