Михаил Серегин - Дочки-мачехи

И еще – Владимир мог поспорить – Мосек рассказывал про человека, который был прекрасно знаком этим людям. Просто никто не называл имени этого брателло всуе.

– И в этот, бля, роковой момент, – продолжал Мосек, – на дороге как раз одна старая чурка жопой загнулась, бутылку пивную подобрать. Бемц, бля, и чурке кранты, а мозги ее куриные по светофору размазало. Кипежу было не на жись, а на смерть! Брателлу долго отмазывали, там типа кучу народу построили, скинули «зелени» немерено, но откосили на все сто. И типа получилось по протоколу, что чурка старая сама, блядь такая, с разбегу головой в брателловскую тачану шарахнула, и, сука, бампер помяла на три штуки баксов. На бабки ее решили типа не ставить, типа она ловко отмазалась – кони двинула.

Босс бандитов, склонившись вперед, затрясся всем своим монументальным корпусом в припадке пароксизмического беззвучного смеха.

А Мосек не без артистизма досказывал:

– Пацан устроил типа банкет на сто рыл, через одного по мусору гибэдэдэшному сидит. Все прокатило в цвет, попили, поели по душам. А на следующий день, ек-ковалек, к нему в офис пришел типа вождь этих, блядь, черножопых, какой-то там Саттарбай Калдыргоч, гребись оно все в пасть. Вонючий, как козел, грязный такой бомжок... как мимо пацанов, типа секьюрити, на входе прошел – никто не просек. И как захерачит брателле куском кала таджикского ослика прямо в пасть, а потом типа базарит: издохни, шайтан твоя. Тут эти секьюриты набежали, чмыря таджикского вывели, жестко отмудохали и сказали всем черножопым, что с этим Саттарбаем уматывать им надо из города в двадцать четыре часа. Те накрутили чалмы, манатки поластали и свалили. А брателло, которому кал от ослика в хлеборезку попал, начал худеть от этих глистов таджикского ослика... Стала фигура отпадная, бля, как у каменных пацанов, которые типа скульптуры. А потом говно кончилось, и опять покатило по-старому. И щас, – Мосек многозначительно поднял палец, – брателло этот опять под триста кил разбух! Такие вот дела!

Свиридов переглянулся с Фокиным, который в этот момент пытался вытащить из-под крайнего стола закатившегося туда брателлу: дела-а-а...

По всей видимости, героиновое вино оказало свое феерическое воздействие, и в пределах помещения ресторана начинала закипать бурная жизнедеятельность не блещущих трезвостью и светскими манерами индивидуумов.

Впрочем, эту картину довольно сложно представить.

Подумать только: более чем полусотни здоровенных бритых обезьян, яростно чавкающих, утирающихся рукавами пиджаков, рубашек и олимпиек, ковыряющих в носах и в ушах антеннами мобильников или – того хуже! – только что объеденными костями...

К потолку поднимался сизый дым бесчисленных сигарет и лай однообразных ругательств и грубых восклицаний:

– Ты глянь, Лех, бля, он свою мобилу типа утопил в водяре!

– Че, в натуре?

– А винище тут какое цеповое! Жидок, местный халдей, не слабо забашлял. А?

– Шала-а...вва!

– Слышь, Крот, а ты где эту телку надыбал? В блядской конторе, где Паша Горелый заправляет?

– Ссам телка... казззел!!

– Сы.. по...покойствие, гос-спода!

– Отзынь, козел, че ты м-меня торрркаешь...

– Ну-у-у... за дррружбу!

Лица женского пола, которых тут было не меньше трех десятков, не отставали от своих кавалеров: одна, дебелая бабища под центнер весом, вскарабкалась на стол и водрузила на него свою монументальную задницу, которой позавидовал бы средних размеров гиппопотам; вторая засовывала в лифчик бутылку так называемого «Абсолюта»; третья мурлыкала и стыдливо закатывала глазки, в то время как в различные части ее тела вцепилось уже не меньше десятка рук, покрытых татуировками образца «не забуду зону», «бей мусоров», а также простенькими солнышками, якорями и кривыми надписями «Вася» или «Петро – муде с ведро».

– Слышь, Мосек, а про кого ты сейчас тут бутор зачехлял, а?

– Какой еще бутор?

– Ну... про жирного брателло, который глистов хавал для... ну, шобы тама типа похудеть.

– Да это так... фигурально, – сказал Мосек, который уже недурственно набрался винца от Пейсатыча и теперь полировал вино водкой «Абсолют», правда, произведенной не в Швеции, как полагается, а несколькими метрами ниже пиршественной залы.

– Че? Фиг...урально? Это че за тухляк?

– Да про Кашалота он базарил... в натуре, – оторвав лицо от салата, в котором он почивал добрые пять минут, сказал Колян.

– Про... Кашалота?

В рядах куражащейся братвы проскользнул легкий тревожный шепоток: «Про Кашалота?»

Владимиру приходилось слышать о Кашалоте: это был один из крупнейших криминальных авторитетов Калининграда, если не самый крупный, и по совместительству бизнесмен, судовладелец и – что в наше время уже не вызывает особых эмоций – член Законодательного Собрания области.

Те бандиты, что сейчас пьянствовали в «Лиссе», наперебой хвалясь своими успехами, были просто мелкими сошками, брехливыми шавками на фоне этого монстра калининградского большого бизнеса.

– А ты что стоишь, как «попка» на сторожевой вышке? – услышал Свиридов чей-то ленивый, пропитанный нотками сытого довольства жизнью голос, и его потянули за руку и заставили присесть.

– Пей!

Свиридов принял предложенный бокал и задержал взгляд на протянувшем ему эту водочную порцию рослом парне с чисто выбритым благообразным лицом, выгодно выделявшимся на фоне пьяных бритых образин, мелькавших там и сям.

– Пей, Влодек! – вдруг вплелся в пьяный гам мелодичный женский голос. И Свиридова словно прошила электрическая искра, а в глазах метнулась и мгновенно растаяла нежная алая пелена – потому что только один человек на земле называл его так, на польский манер, – Влодек.

Только один...

Владимир посмотрел поверх плеча благообразного парня и уперся в точеные черты бледного лица.

На него пристально смотрели зеленые глаза женщины, которая много лет назад смогла и захотела стать его, Владимира Свиридова, женой.

Глаза, в которые он боялся заглянуть, чтобы не быть околдованным и навеки впавшим в рабство.

Как не хотят заглянуть в затянутое мутной прозеленью зеркало тихого омута, боясь того, что предательски закружится голова, неотвратимо притянут чьи-то смеющиеся влажные глаза в слепой глубине – и ты уйдешь туда без права возвратиться и раскаяться в своей роковой ошибке...

– Алька!

– Здравствуй, Влодек. Давно не виделись, правда? Ты уже забыл меня, наверное.

...Но Владимир помнил.

Он помнил, как все началось.

Холодным подслеповатым сентябрьским вечером в угрюмой и неласковой Москве девяносто третьего. Да, той самой будоражащей осенью, когда в Первопрестольную снова, как в незабвенные августовские дни девяносто первого года, дни путча, ввели танки.