Федор Метлицкий - Стокгольмский синдром

В коридор отделения полиции, в зудящем неоновом свете, легко ступил седобородый старик в белой тунике и в сандалиях на босу ногу, с нездешним взглядом античного старца во впадинах глаз. Его держали за руки двое полицейских.

Поджарый капитан в мятом мундире, с неподвижным длинным лицом, недовольно заслонился, как от яркого солнца.

– Бомжа привели. Странный какой-то.

– Почему странный?

– Шел по улице и бормотал что-то, вроде: видел все и уразумел, что видел, но не для этого рода, а для родов отдаленных, которые явятся.

Капитан поскучнел.

– Кто такой?

– Я писец правды, – спокойно ответил старик. – А кто вы, добрая стража, совсем не похожая на ту, что видел?

Менты гоготнули.

– Мы писцы обвинительных протоколов.

В глазах капитана мелькнул интерес.

– Постой, ты не монах? Жил где-нибудь в скиту? Или бомж?

– Я прибыл оттуда, куда не проникнет, даже через игольное ушко, ваш род стражей.

Нет, это не бомж. Старовер?

Второй полицейский, держащий старика, ухмыльнулся.

– Он тут известен. Проповедует любовь к врагам.

– Из радикалов?

Их много пришлось гонять на митингах, хотя капитан против них ничего не имел. Приказ, ничего личного.

Он представил вереницу тупых алкоголиков и воришек, что прошла за двадцать лет службы. Это была тяжелая возня с запахом блевотины, пьяным матом и тут же, после наручников, рабским заискиванием. Их запахом пропахла вся ментовка. Жалел их, безвольных, трусливых, с мгновенными вспышками ярости, внимательных к чужому добру. И задиристых «радикалов», с которыми не знал, что делать. Подозревал, что люди готовы на все, и был противостоянием этой бездне. Жалел, но считал, что их надо бить палкой по голове. А этот тип занятный.

Старик пронзительно смотрел на него.

– Тьма тем лет прошли, а бич еще не стал божьим бичом. Остался бичом демонов.

– Ты о чем?

– Мне ведомы твои мысли, стражник. Они, как черви, копошатся в твоей голове. Из семени вашей сети стражников произойдет источник чистых и справедливых охранников порядка.

Один из полицейских поднял дубинку-«демократизатор». Капитан, неизвестно отчего, почувствовал острое раздражение, переходящее в недоброжелательство, как обычно перед неуступчивыми «радикалами».

– Как ты смеешь!

– Сегодня ты встал с похмелья, с тупой головой, и только пресс-секретарь Олечка возбудила в тебе радость.

Капитан изумился: и правда, вчера нажрались с соседом, а красавица Олечка – эх, как бы я с ней!.. Откуда это старик?

– Надо тебе изменить все. Увидеть то, что забыл.

Капитан понял, что здесь дело необычное.

– Это о тебе, старик, ходят разные слухи? Будем готовить бумаги. Посидишь за агитацию.

Старика схватили за руки. Он засмеялся.

– Ты не такой. У тебя дома есть полка книг-писаний, открывающих мир, и дочерь твоя светлая – свет в окошке, и Олечка волнует тебя невозможным. А ты тешишь себя тщеславием власти, превратил свою должность в доходное дело, и не знаешь ничего другого.

Капитан оторопел. Он был обычным ментом, как их по привычке величал народ, со своей мятой формой, как бы отлитым однообразной службой. Опасный старик! Наверно, умеет расковырять душу. И почему-то подумал о невыносимости своей работы. Вранье, что на страже людей. Ничего, кроме усталого равнодушия, она не дает. И увидел свою ментовку – однообразные кабинеты с потертыми желтыми стенами, тюремным запахом, – с каким-то опричным порядком.

Лязгнули замки камеры предвариловки, с решеткой впереди для постоянного обозрения задержанных. Менты ввели туда не сопротивлявшегося старика.

Старик сидел в камере неподвижно, сложив ладони вместе. Его лицо подобрело, словно оградили от внешних опасностей.

Наутро отделение полиции переполошилось. В камере старика не было!

– Куда ты его дел? – кричал капитан на заспанного дежурного.

– Замки закрыты, я не открывал.

Капитан был испуган, как будто рушилась его карьера. Это было ЧП. Об этом проколе узнают – очередной провал в полицейской машине. Да еще с мистическим уклоном. Известная личность. Явно гипнотизер. Сколько вреда окажет, если не поймать!

Многие видели необычного старика, мелькавшего на улицах. В отрешенном взгляде его была сосредоточенность, словно искал что-то над суетой вокруг.

Он остановился перед обшарпанным кирпичным зданием некоего института, заполненным несметным числом фирм и фирмешек, арендующих здесь площадь.

Старик радостно шагнул в вестибюль. Ему преградили дорогу аккуратно одетые демоны с крепкими руками. Их руки сомкнулись в пустом месте, где должен быть старик. Он уже был у спасительно открывшегося лифта.

Помещение моей общественной организации было грязным, на потолке висели пласты штукатурки, углы завалены журналами и газетами. Ярким пятном на стене выделялась картина, подаренная какой-то бабкой-художницей. Мы организовали ее выставку, и она не желала брать деньги за свой подарок.

Ремонта не делали – не было денег, да и зачем: не свое, могут выгнать в любую минуту. Сотрудники подняли головы от компьютеров.

Старик остановился, осветив странной улыбкой, что-то в нем было располагающее.

– Я писец правды, кому открылись очи.

Все увяли. Очередной предсказатель? Были тут разные безумцы, которым открылись чакры, и грозящие концом света, и приближающейся кометой, и последней битвой народов, и грезящие воскрешением мертвых и эликсиром бессмертия…

– Спустился к вам в это странное место на земле, где оказалось так много небывалого и полезного для людей.

Я утомленно слушал того, кому открылись очи. Явно больной.

– Ваш мир шествует в небесное пространство благожелательности друг другу, которое откроется после часа последнего суда. Слышал, что вы чистые. Хочу через вас передать писание руки моей грядущим родам.

И передал мне свиток – рулон от факса. Мой зам засмеялся.

– Идите в другое место, в патриархию. Там вас примут.

Старик возмутился.

– Разве желание видеть мир близким распределено по отдельным местам?

Мой верный заместитель, грузный и бесцеремонный, схватил старика за плечи.

– Иди, иди.

Старик легко освободился, к удивлению зама. Меня что-то останавливало.

– Ты что? – уставился на меня зам, который всегда был весел и не знал печали, и потому привлекал. – Уж не хочешь ли его поддержать?

Старик повернулся ко мне.

– Ты устал от борьбы за твое благое дело. Когда пытался пробиться среди недоброжелателей, чьи кланы основываются на богатстве, и вера их относится к богам, сделанным их же руками.

Я опешил.

– А еще что знаете обо мне?

– Ты писец стихотворного слова и страдаешь, словно не можешь выйти на волю.