Сергей Майдуков - Слепая ярость

– Твоя мама возвращалась с прогулки, когда это случилось. Врачи говорят, она даже не успела ничего почувствовать. – Голос Клары Карповны звучал мягко, почти заставляя поверить, что смерть может быть благом. – А это, знаешь ли, большой подарок судьбы – умереть без мучений.

– Да, – прошептал Лунев, опустив руку с телефоном, откуда все еще доносился голос Клары Карповны. – Подарок…

Он сунул телефон в карман и присел на корточки, пряча лицо в ладонях. Он не замечал шума аэропорта и спешащих мимо людей. Все ушло на самый задний план. Сейчас для Лунева не существовало ничего, кроме огромной пустоты внутри и безмерного чувства вины, поглотившего его в один миг.

Когда Лунев наконец покинул аэропорт, он чувствовал себя опустошенным и усталым, как после самого трудного боя в своей жизни. Он подошел к первому попавшемуся такси и, усевшись позади, произнес безучастным тоном:

– На железнодорожный вокзал.

В этот момент Лунев был неспособен думать о том, какую цену заломит столичный бомбила, пользуясь его состоянием. Не получалось и сосчитать, сколько денег осталось после покупки авиабилета. Все, что мог Лунев, – это смотреть в забрызганное грязью окно. Он видел снег в оранжевом свете энергосберегающих фонарей, ссутуленных пешеходов в капюшонах, неутомимо спешащих куда-то даже в столь поздний час, обледенелые стволы черных деревьев, буксующие в грязных сугробах машины, провисшие провода и темные провалы арок.

После африканских джунглей и болот весь этот пейзаж выглядел нелепо. Когда такси остановилось на светофоре, Лунев заметил одинокого черного пса, перебегающего дорогу с опущенной головой. Среди заснеженных улиц чужого города он почувствовал себя таким же лишним и ненужным, как этот бродячий пес. Лунев бросил взгляд на свои руки: темные от загара, они как-то несуразно торчали из рукавов куртки, напоминая о совсем иной жизни. Чтобы убедиться, что все происходящее не сон, он несколько раз сжал и разжал кулаки. Нет. Это был не сон. Это была явь, будь она проклята.

Временами она исчезала, сменяясь воспоминаниями, мысленными образами и просто отупляющей тоской. Временами всплывала опять, и тогда Лунев обнаруживал, что расплачивается с таксистом… глядит на табло с расписанием поездов… наклоняется к окошку железнодорожной кассы… стоит в вагоне поезда, несущего его в родной Славногорск…

Уединившись в коридоре, Лунев ждал, пока соседи по купе справятся со своими постелями. Касаясь лбом ледяного стекла, он смотрел на бесконечный черный лес, который лишь изредка сменялся какими-то неровными полями, зданиями заброшенных цехов или одинокими домишками на отшибе. Все казалось таким унылым и безжизненным, как будто все люди на планете вымерли. Пожалуй, сейчас Луневу именно этого и хотелось. Но люди никуда не делись. И в битком набитом поезде было невозможно забыть об их существовании: проводница, заглядывая в каждое купе, весело спрашивает, принести ли чай; проголодавшиеся путники, невзирая на поздний час, шуршат свертками с провизией; откуда-то доносится храп, похожий на стоны тяжелораненого; кто-то всем жарким и потным телом наваливается на Лунева, пытаясь обойти его в узком коридоре. Нет. Люди никуда не делись, а поэтому лучше заснуть, и как можно скорее, чтобы не видеть и не слышать их всех.

Лунев зашел в свое купе и, взявшись за ручки верхних полок, собирался подтянуться, чтобы запрыгнуть наверх.

– Ничего себе! – цокнув языком, сказал попутчик с нижней полки. – Где ж ты так загореть умудрился?

Поняв, что обратились к нему, Лунев посмотрел вниз. Там сидел, закинув ногу за ногу, крупный рыхлый мужчина. В руке он сжимал жестяную банку с пивом. Вся его поза говорила о том, что ему очень скучно и он готов болтать о чем угодно и с кем угодно. Двое его спутников азартно резались в карты, издавая различные возгласы, заменяющие им человеческую речь.

Не удостоив рыхлого ответом, Лунев запрыгнул на свою полку и, повернувшись к стенке, закрыл глаза. Внизу раздавался пьяный бубнеж и ругательства. К счастью для Лунева, общий свет в поезде погас, остался только приглушенный, щадящий. Жалко, что не полный мрак. Хотелось бы Луневу остаться в темноте и тишине, чтобы без помех поговорить с матерью, спросить, как она, где она, почему не дождалась. Теперь только это ему и осталось. Он не верил в бессмертие души. А это означало, что единственное место, где мама сможет существовать еще хоть какое-то время, – это его голова. Пока он думает о ней, пока разговаривает с ней, она будет жить. Но стоит ему замолчать, забыть, надолго отвлечься, как она умрет. Совсем. Окончательно и бесповоротно. Лунев чувствовал это, поэтому хотел говорить и говорить с мамой, чтобы не дать ей уйти – уйти навсегда, не поделившись своей болью и даже не попрощавшись.

Чья-то рука потрясла Лунева за плечо.

– Брезгуешь, значит, нашей компанией? – донесся пьяный голос снизу.

– Убери лапу, – бесстрастно ответил Лунев, даже не пошевелившись. – Или я тебе ее сломаю. Легко.

Руку убрали. В купе повисла тишина. После шепота и тихих реплик «оставь его» свет в купе погас. Было слышно, как попутчики устраиваются на своих полках. Очень скоро не стало слышно ничего, кроме стука колес и скрипа железных сочленений вагона.

Лунев, как в яму, провалился в сон. И во сне мать была все еще жива – совсем здоровая, веселая и заметно помолодевшая. Она накрывала на стол, обещая покормить дорогого сыночка чем-то вкусненьким. Пока он подбирал слова, чтобы рассказать ей, как испугался, что она умерла, мать запела их любимую детскую песенку, отбивая ритм ложками по тарелкам и чашкам. Бренчание делалось все громче и громче, пока Лунев не проснулся. За окном мелькал свет проносящегося мимо скоростного поезда. В стакане на столике внизу звякала чайная ложечка.

После этого Лунев долго лежал, уставившись в потолок. Ему хотелось снова заснуть, чтобы погрузиться в сладкий обман, но мозг не желал отключаться. Мысли, плавающие в голове, походили на холодных глубоководных рыб, никогда не видевших даже малейших проблесков света. Потом эти мрачные мыслерыбы пропали, и Лунев вдруг окончательно понял: беда непоправима. Теперь ничего невозможно изменить. Мать мертва.

Лунев сомкнул веки. Крепче, еще крепче, как можно крепче.

Он не видел маму так давно, что забыл, как выглядит ее лицо. Он забыл, как звучит ее голос. Совсем недавно подобные мелочи не казались ему слишком важными. Но теперь они разрослись до размеров огромной горы, заслоняющей собой все остальное.

Близкие всегда уходят внезапно, не оставляя нам шанса что-то исправить, загладить, договорить.

Простят ли они нас когда-нибудь потом, в обозримом или хотя бы в необозримом будущем?