Александр Терентьев - Миссия «Двойник»

– Gut… Weg! Arbeiten!

– О, падла, как старается… Слушай, Тохадзе, а чего немцы его к стенке сразу не поставили? Они ж комиссаров да евреев разом… – молодой паренек, усердно присматривая за лентой транспортера, на которой плыли сырые кирпичи из формовочного цеха, с ненавистью посмотрел в сторону десятника и вновь обратился к мрачному усачу, работавшему рядом. – А правда, ребята поговаривают, что вас вместе в плен взяли?

– Правда, – кивнул Тохадзе, не отрывая взгляда от Шорохова, коршуном поглядывавшего на рабочих, выискивая новую жертву. Младший лейтенант попытался вновь вспомнить тот последний, памятный бой… Какая-то кровавая и бестолковая суматоха, хотя пару-тройку немцев он тогда вроде бы положил! Крепко его тогда стукнуло, но память все же сохранила обрывочные неясные картинки. Как Якова взяли, не видел, а вот как эта сука к немцам на карачках ползла и причитала: «Нихт шиссен!» – это хорошо помнилось… – А потому и не шлепнули – видишь, как суетится, ножками сучит, сигаретки зарабатывает, гнида…

– А правда, что тогда с вами и сына товарища…

– Язык прикуси, биджо… Потом, батоно, все расскажу… – Тохадзе оглянулся – немцев поблизости не было. Тогда лейтенант отыскал взглядом кого-то из рабочих, чуть заметно кивнул и скомандовал молодому напарнику: – Давай к вагонеткам…

У самых ворот печи для обжига огнеупорного, особой прочности кирпича раздались возмущенные крики и шум – явно затевалась драка среди заключенных. Шорохов, предвкушая новое, такое приятное развлечение, ухмыльнулся и, напуская строгость на лицо, неторопливо направился к нарушителям спокойствия и трудовой дисциплины. Как любит повторять лагерфюрер – «Орднунг мусс зайн!» Почему-то вспомнились слова, что сказал батя когда-то в тридцатом, когда пришел домой в чужом новом тулупчике и выложил на стол большущую краюху, кусок сала в тряпице и шлепнул по столешнице бутылкой хорошей, прозрачной самогонки: «Вот, учись, сына! Каждый жрет свой хлеб, а кто поумнее – еще и чужого прихватит! Держись поближе к власти – любой! – и всегда сыт будешь, и людишки к тебе со всем уважением… Кто я был? Да тьфу! – пастух и пьяница. А теперь я, как я есть самый пролетарский елемент, в сельсовете заседаю. Власть! И тех, кто вчера плевать на меня брезговал, я сегодня в бараний рог гну!.. Раньше они меня и Гришкой-то разве что по праздникам большим обзывали, а теперь кланяются, суки, да Григорием Филипповичем величают! Во как…» Прав был батя, ох, прав! Не гляди, что простой пастух, а большого ума был человек! Умному да хитрому при любой власти можно жить сладко…

– А ну стоять! Что, здоровья до хрена? На драку потянуло? – Шорохов обвел враз притихших пленных тяжелым взглядом… Где-то тут эта падла крутилась – Тохадзе. Он все тогда видел, наверное, хоть и раненный был. Не сдох, собака, выжил, и ранение нипочем – как конь здоровый, работает… Давно его пора к ногтю, да все руки не доходили да случая не было. Счас за все посчитаемся, товарищ младший лейтенант… Ну тут же был! Где ж ты, кацо?..

Каленый темно-красный кирпич с силой глухо стукнул Шорохова сзади, и мир, где вновь удалось так удачно пристроиться, взорвался, вспыхнул и… наступила тьма.

– Быстро! На вагонетку его давай… Да быстрее же вы! Не дай бог, шарфюрер вернется – тогда всем хана! Без всяких следствий и судов на месте пристрелит – у них это быстро…

Трое военнопленных мгновенно уложили тяжелое, бесчувственное тело бывшего политрука на днище площадки-вагонетки и торопливо заложили сырыми кирпичами – с виду получился самый обычный штабель, готовый к отправке в печь. Молодой парнишка с приметным шрамом вдоль щеки подхватил с земли плетку и засунул куда-то в глубь штабеля:

– Во, а то ему там без инструмента скучно будет… Опять же – как ее… улика!

Вагонетка неторопливо вкатилась в огнедышащее нутро печи вместе с десятком таких же штабелей, и железные двери вновь наглухо закрылись. Зашумели моторы поддувов, резко поднимая температуру, и жадное до работы пламя деловито начало прожигать темно-красную глину кирпичей-сырца до звонкой крепости хорошей керамики…

Тохадзе устало вытер мелко трясущейся ладонью горевший лоб и переглянулся с товарищами.

– Зараза, сил совсем нет… руки ходуном. Он там что-то про огонек болтал? Ну вот ему и огонек… Там печка-то не обычная, а помощнее раза в два! Даже костей не останется… Больше некому подтвердить. Кстати, про болтовню… Вы всё понимаете, но все-таки напомню: ляпнет кто слово – и амба! И нам всем конец, и делу нашему. Эх, братцы, закурить бы…

Бикбаев шагнул в ревущий черный проем двери последним… Одно дело, когда ты упругими шагами взлетаешь на верхнюю площадку парашютной вышки, чуть ли не с высоты птичьего полета смотришь на раскинувшийся под тобой город, потом с замиранием сердца делаешь короткий шаг, затем провал, мягкий рывок – и ты плавно опускаешься на землю, оказывается, до обидного близкую. Кругом шумит парк культуры и отдыха, звучит музыка, теснятся тележки с мороженым и газировкой, гуляют степенные отдыхающие и веселые стайки молодежи и ребятишек. Ты отстегиваешь лямки подвесной системы и, ловя на себе затаенно-восхищенные взгляды девушек в веселых крепдешиновых платьях, незаметно втягиваешь живот и расправляешь плечи. На груди, естественно, комсомольский значок, БГТО на красивой цепочке и «Ворошиловский стрелок». Орел!..

И совсем другое – настоящий боевой прыжок в тылу врага… Нет внизу, в беспроглядной темноте, ни партизанских костров, ни, тем более, веселых девушек и музыки. Там может оказаться и озеро, и болото, и лес. А если штурман ошибся хотя бы на минуту-другую в расчетах, то внизу вполне могут встретить и «Tigerfanger-тигроловы» из СС и прочие «ягдкоманды» – спецы по уничтожению английских и русских парашютистов. Бравые ребята в пятнистых комбинезонах с неутомимыми собаками на поводках могут тихо спеленать неудачливого десантника, а могут и без особых затей просто расстрелять еще в воздухе, привычно взяв упреждение «на два корпуса»…

…Шум ветра и мерзкое ощущение «свободного падения», когда внутренности вместе с сердцем то подкатывают к самому горлу, то проваливаются куда-то в пятки, а в мыслях мелькают всякие гадости вроде «Счас шмяк – и мокрое место!», прервался тугим рывком раскрывшегося парашюта, и Бикбаев, привычно глянув вверх, убедился, что с куполом все нормально – расправился полностью и стропы не перепутались. Та-ак, остальные где? Ага… раз, два, три… все! Четвертое смутно белеющее пятно – парашют грузового контейнера. Пока все по плану – «Ordnung muss sein!» Gut, Маня! Пора… Командир сгруппировался, напружинил чуть согнутые ноги и по-новому перехватил лямки парашюта, скрестив руки перед лицом – если внизу лес, то встретить могут не только мягкие лапки елей, можно и на добрый сук напороться… Земля, как обычно, выпрыгнула навстречу внезапно, купол зашуршал-заскользил по ветвям деревьев, затрещали какие-то кусты, и ноги неожиданно мягко ткнулись в слой мха. «Ну, слава Аллаху – ноги целы! А могли бы и на камни…»