Иван Наумов - Балканский рубеж

«Ясна! Ясна Благович! – Незнакомый голос с русским акцентом звал из-за забора посреди ночи. – Ясна! Проснитесь! Андрей уезжает!»

Наспех одевшись, она схватила фонарик и выбежала во двор. За калиткой ждал русский офицер с двумя маленькими звездочками на погонах. Он рассказал, что Андрея срочно вызвали в Москву. Чтобы попрощаться хотя бы мельком, надо ехать сразу в «Углевик», оттуда вылетают военные самолеты.

Как – «попрощаться»? Нельзя прощаться, не договорив! Нельзя расставаться на полуслове, на полувздохе, не объяснившись! Накануне Ясна сказала Шаталову о предстоящем отъезде в Косово, но это было совсем другое. Одно дело рассуждать о будущем расставании, и совсем другое – просто исчезнуть в один миг…

Офицер сел за руль сам, и они понеслись на аэродром. С каждым километром Ясна все четче понимала, насколько для нее важно – успеть. Она еще толком не знала Андрея, но легкое и светлое предчувствие похожести, сродства наполняло ее глубже и глубже.

Два бродяги. Бродяга-воин и бродяга-лекарь. Неважно, что служба и долг вот-вот растащат их прочь друг от друга. В ней нарастала иррациональная, искрящаяся, как шампанское, уверенность: как-то можно обойти все «но», что-нибудь придумать, чтобы снова и снова оказываться рядом, совсем рядом…

Перед безымянной речушкой, которой и на карте не сыщешь, они уперлись в хвост глухой пробки. Сто лет не чиненный мост не выдержал почему-то именно в этот день и час. Груженая австрийская фура передним колесом продавила дорожное покрытие, завалилась набок, рассыпала по мосту разноцветные упаковки.

Объезд занял на несколько минут больше, чем им было отведено. Еще не показался аэродром, а сверху низвергся низкий утробный рев турбин. Офицер остановил машину, и Ясна стояла на обочине, запрокинув голову, пока железная птица не превратилась в точку, а точка в ничто, в белесые полоски реактивного следа.

Это было так обидно, так несправедливо! Ясна удержалась от слез перед русским офицером только потому, что однажды уже сумела удержаться от слез при посторонних – в девяносто четвертом в Кигали, когда шла, оглушенная, по липким лужам среди изрубленных тел.

– Господин Стаут! Как представитель администрации Белого дома, считаете ли вы успешными прошедшие переговоры?

Этот конференц-зал Министерства иностранных дел не был рассчитан на такое количество журналистов. Разноцветные микрофоны российских и зарубежных новостных агентств почти загородили настольную подставку с двумя флажками – триколором и звездно-полосатым.

Советник президента США обворожительно улыбнулся, чуть щурясь от вспышек:

– Состоявшийся обмен мнениями дает повод для осторожного оптимизма…

В смежной с конференц-залом комнате был накрыт фуршет. Слова Стаута были прекрасно слышны и отсюда. В переводе с дипломатического на общечеловеческий сказанное не предвещало ничего хорошего.

Косарев подошел к Гладышеву:

– Что, бортанули с траншем?

В вопросе не было издевки, равно как и паники. Очевидное свершилось, только и всего.

Гладышев посмотрел на коллегу зло. Хотел нагрубить, но сдержался:

– Рассчитывал, что простят?

Раздраженно взял чашку кофе, вышел на балкон. Ветер и шум Садового кольца не стихали. Из зала донеслись заключительные аплодисменты.

Что делать, снова и снова думал Гладышев. Экономика просела настолько, что, подобно больному в терминальной стадии, принимала любую финансовую подпитку без какого-либо положительного эффекта. А в отсутствие таковой… Новый дефолт? Или просто распад государства?

На балкон вышел Стаут со стаканом воды. С удовольствием распустил узел галстука. Обратился к Гладышеву по-английски:

– Совсем загрустили, мой друг? Понимаю ваши заботы! Знаете, обожаю русские поговорки – такие емкие, точные.

И продолжил по-русски:

– Не потопаешь – не полопаешь! Или вот: сено к лошади не ходит!

– Впечатлен вашими познаниями! – ответил Гладышев по-английски.

Советник продолжил по-русски:

– Не для протокола, мой друг… Вот сено…

Стаут опустил стакан на перила и, придерживая его левой рукой, чуть в стороне поставил правую руку на четыре пальца, изобразив фигурку животного. Средний палец – голова – вытянулась в сторону стакана.

– Вот лошадь – многострадательная Россия. Ей нужно просто пройти по мосту… – советник начал перебирать пальцами, рука двинулась к стакану, – и взять сено. Но на полпути наездник разворачивает лошадь…

Стаут оторвал правую руку от перил, перевернул «лошадь» копытами вверх. Улыбнувшись по-американски, одними губами, забрал стакан и вернулся к фуршетному столу.

Путь Шаталова был определен и понятен. Передышка, свободный вечер, а с утра – в бой. Пока не раскрутился административный маховик, стоило позаботиться о пребывании в Москве. Оформившись в служебное общежитие и забросив вещи, Шаталов направился в город.

Два года, неполных два года Шаталов не был в России, и как же она изменилась! Спешащая все успеть Москва сбила его с толку неистовым ритмом. Особая полубегущая походка людей в переходах намекала: торопись, иначе опоздаешь! Яркая цепкая реклама распространилась, как плесень, на каждом свободном уличном метре, хищно наползала слоем на слой – на стенах, тротуарах, над головой и под ногами, на тумбах, на растяжках поперек улиц и проспектов, в газетах и журналах случайных попутчиков, в мусорных баках…

Город словно удвоил обороты после прошлогоднего кризиса. Миксер крутился на второй скорости, и пена взбивалась что надо.

Путаясь в числах, Шаталов снял со сберкнижки денег на текущие расходы. Долго разглядывал купюры без привычных цепочек нулей. Попытался разыскать школьного друга Лерика, давно осевшего в Москве, но по всем трем телефонным номерам отвечали бесстрастные автоматические голоса. Один предложил оставить сообщение, Шаталов поприветствовал неуловимого друга и оставил свои координаты.

Купил пельменей и с позволения соседа, командированного с Урала, в его кастрюле сварил их на общей кухне. Сытость, усталость и непроходящее отчаяние сделали свое дело – Шаталов уснул, едва перебравшись из-за стола на узкую койку с провисающей панцирной сеткой. Отключился, как дачник в гамаке, даже раздеться не успел.

А со следующего утра начались долгие, вязкие дни. Рапорты, объяснительные, докладные записки – сколько же разных слов бюрократы придумали для практически одинаковых документов! Вскоре подключились узколицые и бесстрастные, как святые на старых иконах, военные следователи. Чередовались опросы и допросы. Оказалось, что между терминами есть какая-то ускользающая разница.