Филлис Дороти Джеймс - Ухищрения и вожделения

Просторная гостиная с ее выложенным каменными плитами полом, разбросанными там и сям ковриками и большим камином была удобной и уютной и представляла собой ностальгическую смесь старого и нового. Большая часть мебели здесь была хорошо знакома Адаму с детства, когда он навещал своих деда и бабку. Тетушка получила эти вещи в наследство, поскольку лишь она одна осталась в живых из всех их детей. Только музыкальный центр и телевизор были сравнительно новыми. Музыка составляла важную часть ее жизни, и полки шкафов хранили весьма обширную коллекцию записей, которые, несомненно, могли дать ему успокоение и отдых в эти отпускные две недели. А рядом, за дверью, – кухня, где нет ничего лишнего, зато есть все, что могло оказаться необходимым женщине, знавшей толк в хорошей еде, но предпочитавшей не тратить на готовку слишком много времени и усилий. Адам уложил в гриль пару бараньих отбивных, сделал себе зеленый салат и приготовился насладиться немногими часами уединения, оставшимися до вторжения Рикардса с тревожившими его проблемами.

Дэлглиш не переставал удивляться, что тетушка в конце концов все-таки купила телевизор. Может быть, уступить всеобщему поветрию ее заставили отличные передачи по естественной истории? А раз сдавшись, она, как и другие новообращенные, уже не могла оторваться от экрана и смотрела все передачи подряд, наверстывая упущенное? Нет, это, пожалуй, было бы на нее вовсе не похоже. Он включил телевизор – проверить, работает ли. По экрану ползли титры с именами участников постановки, дергающийся поп-звезда жонглировал гитарой, его телодвижения, имитирующие половой акт, были отвратительно гротескны, и трудно было представить себе, чтобы даже одурманенные юнцы могли увидеть в них хоть какую-то эротику. Адам выключил телевизор и поднял взгляд на писанный маслом портрет прадеда с материнской стороны. Епископ времен королевы Виктории, он был изображен сидящим в облачении, но без митры; кисти его рук, видневшиеся из пышных батистовых рукавов [17] Пышные батистовые рукава – часть епископской одежды, символ сана. , спокойно и уверенно лежали на подлокотниках кресла. Адаму вдруг захотелось сказать ему: вот какова музыка 1988 года; вот они – наши герои; и эта громада на берегу – наша архитектура; а я… я не решаюсь остановить машину, чтобы помочь детям добраться до дому, потому что им вдолбили в голову – и не без оснований, – что незнакомец может их похитить и изнасиловать. Он мог бы еще добавить: а по ночам где-то здесь бродит серийный убийца, который испытывает наслаждение, душа женщин и набивая им рот их собственными волосами. Но это злодеяние, это помрачение ума по крайней мере не являлось знамением только нового времени, и у его прадеда нашелся бы честный и бескомпромиссный ответ на это. Основания для такого ответа были бы достаточно вескими. Разве не в 1880 году был он возведен в епископский сан, и разве 1880-й не был годом Джека-потрошителя? И может быть, Свистун показался бы епископу более понятным, чем поп-звезда, чьи телодвижения несомненно убедили бы его, что музыкант находится на последней, смертельной стадии пляски святого Витта.

Рикардс явился минута в минуту. Точно в девять ноль ноль Дэлглиш услышал шум машины и, распахнув дверь в вечернюю тьму, увидел высоченную фигуру Терри, решительно шагавшего по направлению к дому. Они не виделись более десяти лет, с тех пор как только что назначенный инспектор Дэлглиш пришел в департамент уголовного розыска столичной полиции. Теперь его удивило, как мало изменился Рикардс: время, женитьба, отъезд из Лондона, продвижение по службе не оставили на его внешности видимых следов. Поджарый и нескладный, ростом под метр девяносто, он выглядел столь же нелепо в своем строгом костюме, как и раньше. Грубоватое обветренное лицо с характерным выражением стойкого упорства гораздо лучше смотрелось бы над матросской блузой с вышитыми на груди буквами «КССВ» [18] КССВ (англ. RNLI) – Королевская служба спасания на водах. . В профиль это лицо, с длинным чуть крючковатым носом и выступающими надбровными дугами, производило сильное впечатление. Если же смотреть на него анфас, оказывалось, что нос чуть широковат и приплюснут у основания, а темные глаза, которые, когда Терри воодушевлялся, сверкали яростным, почти маниакальным блеском, в минуты покоя не выражали ничего, кроме терпеливой озадаченности. Дэлглиш считал, что Рикардс принадлежит к тому типу полицейских, который теперь уже не так часто, но все же еще встречается: добросовестный и неподкупный расследователь, с весьма ограниченным воображением и чуть менее ограниченными умственными способностями, которому и в голову не приходит, что зло нашего мира может заслуживать прощения, ибо слишком часто истоки его необъяснимы, а носители глубоко несчастны.

Рикардс обвел взглядом гостиную, книжные шкафы вдоль длинной стены, потрескивающие поленья в камине, портрет викторианского епископа над каминной полкой… Он словно пытался специально запечатлеть в памяти каждую деталь, каждый предмет обстановки. Потом он опустился в кресло и вытянул ноги, издав негромкий возглас, долженствующий выразить удовлетворение. Дэлглиш помнил, что Терри всегда любил пиво; сейчас он не возражал против виски, но сказал, что, пожалуй, сначала выпил бы кофе. По меньшей мере от одной привычки он отказался.

Рикардс сказал:

– Жаль, вы не сможете познакомиться с Сузи, моей женой, мистер Дэлглиш. Она ждет нашего первенца через пару недель и поехала в Йорк, пожить у матери. Тещенька не хотела, чтобы Сузи оставалась в Норфолке, пока Свистун разгуливает на свободе. Я-то ведь все время на работе.

Он произнес это довольно смущенно и как-то почти официально, словно это он, а не Дэлглиш принимал гостя и извинялся за неожиданное отсутствие хозяйки. Он продолжал:

– Я думаю, это вполне естественно, что единственная дочка захотела пожить с матерью в такой период, особенно потому, что это ведь первый ребенок.

Жена Дэлглиша не захотела пожить со своей матерью. Она хотела остаться с ним. Хотела этого так сильно, что потом, после всего, что случилось, он думал: может, у нее было предчувствие? Это он очень хорошо помнил, хотя не мог теперь вспомнить ее лицо. Его воспоминания о ней, которые он, предавая свое горе и их любовь, все эти годы старался подавить, потому что боль казалась невыносимой, постепенно уступили место мальчишеской, романтической мечте о нежности и красоте, навсегда оставшейся в памяти вопреки опустошительному влиянию времени. Личико своего новорожденного первенца он все еще помнил очень ясно и порой видел его во сне. Он помнил этот светлый, ничем не омраченный лик, полный сладкого и мудрого покоя, будто в краткий миг своей жизни мальчик увидел и понял все, что можно и нужно было увидеть и понять, понял и – отверг. Дэлглиш сказал себе, что он вовсе не тот человек, от которого следовало бы ждать разумного совета или утешения в вопросах, касающихся беременности. Он чувствовал, что Рикардс огорчен отъездом жены, и дело не просто в том, что ему недостает ее общества. Адам задал ему несколько вполне тривиальных вопросов о ее здоровье и скрылся в кухне – приготовить кофе.