Михаил Зайцев - Улыбка Бультерьера. Книга третья

Вечерело. Насыщенные ненастьем тучи, похожие на свинцовые дирижабли, чинно и торжественно проплывали над московской окраиной, не спеша двигаясь к центру мегаполиса. Светили белым подслеповатые уличные фонари, сияли желтым отдельные сегменты окон в многоквартирных домах, щедро клонированных по заданию партии и правительства в паре километров от Кольцевой автодороги в прошлом, двадцатом веке на исходе сонных семидесятых.

У обочины проезжей части улицы стоял, скособочившись, средних лет мужчина с тростью. Впрочем, благородным словом «трость» вряд ли позволительно называть дешевую инвалидную палку из числа тех, что обычно покупают одинокие старушки в муниципальных аптеках. Мужчина поднимал палку – голосовал при виде каждого приближающегося легкового авто, но ему не везло, машины проносились мимо.

Голосующий инвалидной палкой мужчина выглядит бедно и несколько чудаковато. Лет ему этак сорок с хвостиком. Рост средний. Лицо без особых примет, ежели не считать за примету щетку усов под носом. На переносице пластмассовая дужка больших квадратных очков со слегка затемненными стеклами, на макушке лыжная шапочка грубой вязки, а из ушей от похожих на таблетки микродинамиков тянутся проводки за отворот лацкана серого в рубчик полупальто. Проводки путаются в складках шарфа и дотягиваются до плеера с радиоприемником во внутреннем кармане коротенького пальтишка. Кирпичик электронной радиомузыкальной игрушки выпирает, будто единственная грудь мифической амазонки.

Левую пятерню, ту, что держит инвалидную палку, согревает тонкая шерстяная перчатка, а правая кисть спряталась в перчатке кожаной, гладкой, угольно-черной. Обтянутые черной кожей пальцы какие-то одеревеневшие, вроде как неживые, и возникает подозрение, что вместо правой кисти у мужчины протез.

Из-под серого полупальто торчат ноги в плохо отглаженных брюках и массивных ботинках на толстой подошве. Причем левая нога немного короче правой, отчего мужчину и кособочит.

Очередной автомобиль промчался мимо кособокой фигуры, и пятерня в шерстяной перчатке перехватила палку, взялась за загогулину ручки. Мужчина повернулся спиной к бессердечной автостраде, заковылял прочь, через полоску газона к асфальту пешеходной дорожки. Он сильно припадал на левую ногу, тяжело опирался на палку и сопровождал каждый шаг широкой отмашкой правой руки с кожаной кистью. Но шагал хромоногий быстро и вовсе не выглядел беспомощным, хотя и являлся, без сомнения, инвалидом второй, а то и первой группы.

Доковыляв до пешеходной дорожки, ступив на асфальт, бодрячок-инвалид остановился в задумчивости, огляделся, вертя головой по-птичьи. По левую руку дорожка тянется в темные дали «спального» микрорайона, однако шагах в десяти от инвалида асфальтовая тропа имеет пешеходный отросток, коий ведет к арке, к туннелю в шестнадцатиэтажной жилой махине. По правую руку дорожка опять же уводит за горизонт с урбанистическим пейзажем, и с этой стороны идет по направлению к остановившемуся инвалиду, цокает каблучками сапожек по асфальту миловидная девушка, ведет на поводке, выгуливает забавного рыжего мопса.

– Простите, пожалуйста, – обратился инвалид к девушке. – Не подскажете, как бы мне побыстрее до метро добраться?

– Самое быстрое – дворами. – Девушка указала варежкой на асфальтовое ответвление к арке. – Сворачивайте и идите все время прямо. Только… – Девушка смутилась, покосившись украдкой на его инвалидную палку. – …вы только осторожнее, там, во дворах, с освещением плохо и скользко. Пройдете около трансформаторной будки и по тропинке, через детскую площадку, дойдете до дома восемь. Обойдете его, увидите магазин, и за магазином уже метро видно.

– Спасибо за инструктаж, – кивнул инвалид. – А на общественном транспорте, простите, до метро никак не добраться?

– До троллейбусной остановки идти еще дольше… Фу! Фу, Чубайс! Нельзя!..

Рыжий мопс со столь неожиданной кличкой натянул поводок и принялся сосредоточенно обнюхивать хромую ногу инвалида, норовя засунуть сопливый носик под брючину.

– Какой у вас милый песик, – улыбнулся инвалид, пристраивая палку под мышкой левой руки, забираясь шерстяной пятерней за пазуху полупальто. – Еще раз большое спасибо за инструктаж. Всего вам доброго. Вам и вашему Чубайсу-шалунишке.

Рука в шерстяной перчатке включила режим радиоприема в плеере, заранее настроенный на определенную волну в FM-диапазоне, рука выскочила из-за пазухи, ловко поймала рукоятку палки, бодрячок-инвалид круто развернулся на здоровой ноге и похромал заданным маршрутом.

Резиновый набалдашник на конце палки отбивал четкую дробь, взлетала и падала, делая отмашку, черная кисть с неподвижными пальцами, а в ушах инвалида в это время звучало: «Делу – время, час – потехе, но с рекламою на «Эхе»!.. Вы по-прежнему слушаете, дорогие друзья, радиостанцию «Эхо Москвы». Рекламный блок, слава богу, закончился, и я продолжаю прерванную на полуслове коммерческой пятиминуткой беседу с нашими сегодняшними гостями. Для тех, кто только что переключился на волну «Эха», с удовольствием сообщаю: сегодня у нас в студии замечательные, долгожданные гости – известный правозащитник Альберт Адамович Кораблев и его очаровательная супруга, его соратница, милейшая Зинаида Яновна. Прежде чем мы ушли на рекламу, Альберт Адамович начал рассказывать о своем молодом друге, о репортере «Частной газеты» Александре Юрьевиче Иванове. Господин Иванов проводил журналистское расследование, изучал деятельность нефтяного концерна «Никос», и он…»

– Эй, ты!.. Хроменький, эй!! – расслышал инвалид громкий окрик. Гораздо более громкий, чем скороговорка ведущего в студии «Эха Москвы».

Инвалид замедлил неровный шаг, дернул проводки, тянувшиеся из-за пазухи к ушам. Говорящие затычки повисли, зацепившись за лацканы полупальто.

– Эй, хроменький! Ну-кося стой, а то и вторую ходулю покалечу! Стой, говорю! Эй!!!

Инвалид послушно остановился у границы пустынной детской площадки, медленно развернулся на окрик. Он как раз миновал упомянутую девушкой с мопсом трансформаторную будку в слабоосвещенном, а на поверку вообще лишенном всякого искусственного освещения проходном дворе, где было не только тревожно и сумрачно, но и безлюдно – никого, кроме хромого слушателя «Эха Москвы» и трех великовозрастных оболтусов под хмельком.

Окликал инвалида самый высокий и самый толстый из них. Он первым заметил одинокого прохожего с палочкой и первым поднялся с лавки, притаившейся за кирпичным кубом трансформаторной будки. Толстяк вразвалочку шел к хромому, а с лавки поднимались двое его дружков. Один тощий, как вобла, с недопитой бутылкой водки в костлявой руке, другой коренастый, ладно скроенный и широкий в плечах.