Иосиф Гольман - Похищение Европы

Схема не новая, но Игорю требовались деньги, и он зарвался. Дважды «отпиарил» фирму, которую в их издании вообще-то следовало ругать. Журнал, как и любое СМИ, по определению не может быть независимым.

(Игоря в этой связи всегда радовало название «Независимая газета». Звучит примерно так же осмысленно, как «благородный босяк» или «целомудренная путана».

Впрочем, и здесь нельзя рубить сплеча. Смешно, но журналистика, будучи составлена из далеко не лучших представителей человеческого рода – недаром все помнят про «вторую древнейшую», – реально способствует в любой стране, включая Россию, двум самым важным для думающих двуногих процессам: демократизации и соблюдению прав человека.)

Короче, никифоровский «пиар» попался на глаза крупному акционеру издательского дома, выпускавшего журнал. И тому стало обидно, что за его собственные деньги поднимают его собственного конкурента. Ну а дальше – подать сюда Тяпкина-Ляпкина!

Первый раз пронесло. Вступился редактор. Свобода прессы, он молодой, ля-ля тополя.

Но через месяц снова понадобились деньги. А из потенциальных плательщиков были все те же, отметившиеся. И здесь Игорь дал маху. Понадеявшись на жару, отпуска и летний пофигизм, снова склюнул желанную сумму. И с треском покинул насиженное место. На этот раз редактор не вмешивался.

Более того, чтобы другим было неповадно, у дома его встретили два крепких молодца. Прежде чем он сумел сообразить, что к чему, пару раз врезали по физиономии. Хорошо врезали: пришлось вставлять два передних зуба.

А может, просто совпадение. Хотя и очень странное.

Но и это было еще не все. Его последняя девушка, почти жена, с которой он прожил уже год, вдруг страшно ему надоела. Все в ней хорошо: симпатичная, папа с деньгами, не злая. Но нельзя же быть такой беспросветно бестолковой!

Игорь решил все добить до упора и предложил ей расстаться. Она согласилась и выгнала его из квартиры. Никифоров в пылу собственной решимости как-то позабыл, что проживает на ее жилплощади.

Давненько он не ощущал себя так! Он был бомжом, настоящим бомжом. С высшим образованием. Но этим как раз в мире бомжей никого не удивишь.

Где-то надо было бросить тело. Начал звонить по мобильнику. И здесь облом: та – в отпуске, эта – замужем. А Ленка, гадина, вообще ввела его аппарат в список запрещенных! И это после такой любви!

Ну, женщины…

И в этот момент мобильник отключился. Металлический голос объяснил несчастному, что ему следует немедленно пополнить запас средств на счету.

Совсем отчаявшись, поскреб в карманах мелочь, нашел завалявшийся телефонный жетон и из автомата набрал номер Дашки. Она в свое время была у них профоргом курса. Не по должности, а по душевному призванию. Пойти чего-то выбить, организовать, устроить для нее было естественно и нормально. Причем просила и выбивала не для себя: для своих ребят.

Никифоров не раз беззастенчиво пользовался ее добротой, отдыхая то на Черном море, то даже в Болгарии в студлагере. Он, конечно, понимал, что замечен Дашкой. Но она была героиней не его романа, что совершенно не мешало ему пользоваться материальными плодами ее благорасположения.

Дашка, его последний бастион, и здесь не подвела. Во-первых, дала взаймы денег. Во-вторых, предложила халяву.

Она ехала в круиз от их собственной турфирмы. И той для нового направления позарез нужны были рекламные материалы. Дашка же ехала отдыхать, да и писать-то толком в отличие от Никифорова не пробовала: на журфак попала по высшему распоряжению. Вот она-то и спроворила Игоря на место копирайтера (и фотографа по совместительству). «А пока ты плаваешь, – сказала Даша, – народ повозвращается из отпусков. Найдешь себе работу».

Вот так Игорь Петрович Никифоров, никогда прежде не покидавший Родины (Болгария не в счет!) и бывший де-факто голью и босяком, поехал в шикарный трехнедельный круиз с красивым названием «Похищение Европы».

Теплоход уже довольно далеко отошел от морвокзала и втянулся в длинный узкий канал, с обеих сторон окаймленный ржавыми пирсами и грузовыми, тоже непраздничными судами.

По серой воде то и дело проплывали подкрашенные играющими солнечными лучами разноцветные языки мазута, какие-то грязные щепки и смятые полиэтиленовые пакеты.

Катя, несмотря ни на что, восторгалась видами. Агуреев, блаженно расслабившись в шезлонге, допивал вторую «Blake Lable». Никифоров стоял здесь же, с глубоким разочарованием ощущая, как центр абстинентного дискомфорта уверенно перемещается сверху вниз. Говоря проще, Игоря Петровича мутило.

Пару раз выглядывала Даша, но, завидев Игоря и Катю, уходила обратно. Никифоров ее маневры видел, однако сильно не переживал. Он брал у нее взаймы, не обещая при этом жениться. А значит, нечего морды строить.

И вообще, когда человека тошнит, трудно быть деликатным. Практически невозможно.

Игорь, не прощаясь, повернулся и пошел в свою каюту. На самой нижней палубе. Без окон и с неработающим кондиционером. Халява, едрена вошь!

«Если на айсберг наскочим, хрен отсюда выплывешь», – мрачно подумал он, ложась на кровать животом вниз. Ботинки и брюки снимать не стал: не был уверен, что не придется быстро бежать к унитазу.

Он закрыл глаза. Мир вокруг стал покачиваться. Никифоров подумал, что сейчас тошнота усилится, но ему вдруг стало легче. Он даже не понял, что это не его заблудшая голова кружится, а просто теплоход вышел в открытое море.

Игорь Петрович Никифоров заснул.

Улица Арбат, Москва

Середина дня

Это была бы обычная комната для переговоров в преуспевающей компании – современная, но очень дорогая, из дубового массива, мебель, космических форм аудиокомбайн «Грюндиг», медиапроектор для презентаций, – если бы не странные формы главного предмета подобных помещений: стола для переговоров. Он тоже был роскошный, из полированного дуба, украшенный по бокам замысловатой резьбой. Необычность же его состояла в том, что, сделанный в Италии по спецзаказу, он был пятигранным, причем четыре одинаковые грани – большие, а пятая – значительно меньше.

Человеку, знающему структуру компании, нетрудно было догадаться, что четыре массивных, из кожи и все того же дуба, кресла были предназначены для членов правления ФПГ «Четверка». Пятое, тоже дорогое, но уже без деревянных деталей – для приглашенного на отчет топ-менеджера.

Начальник службы безопасности «Четверки» Семен Мильштейн, сидевший на гостевом месте, был более чем знающим человеком. Поэтому он даже знал, почему три кресла обиты черной кожей, а одно – сегодня пустующее – красной. На этом, «красном», месте должен был сидеть его друг Сашка Болховитинов, Блоха, один из четырех акционеров «Четверки» и ее президент.