Кирилл Казанцев - Антикварщики

– Алексей, – мое рукопожатие было вялым. – Как кличут-то тебя в кругу людей порядочных, но расходящихся с законом, Коля?

– Пельмень. А чего, не нравится? Ежели не нравится, гы…

Это «гы» выражало у него весь набор эмоций – от радости до угрозы. Универсальное дикарское междометие. Главное, много слов запоминать не надо. Изрыгнул звук, на месте попрыгал, руками себя в грудь поколотил, и сразу всем все понятно – нечего сюда лезть, схарчат разом.

– Нравится, – успокоил я его.

– То-то. Ты, мужик, башлее, но я крутой, гы…

– Ну что, поговорим?

– Душно. Давай в «Ромашку»-рюмашку. Недалеко.

– Хорошо, – я повернул ключ зажигания.

Пельмень начал теребить обшивку сиденья, похоже решив проделать в ней дыру. Наверное, он из научного интереса не прочь был бы порезать ее на кусочки, дабы посмотреть, что внутри. Вскоре он оставил это занятие и стал показывать, куда мне рулить.

«Ромашка» представляла собой кафе-мороженое. Посетителей в это время почти не было. Двое пацанов ели пломбиры, да парень с девушкой в углу пили баночное пиво.

– Заказываете? – спросила нас молодая некрасивая официантка.

– Ыгы, – Пельмень икнул. – Пломбир с шоколадом, стакан портвейна и тебю, – он схватил официантку за локоть, та вырвалась.

– Вы что хулиганите?

– Гы.

– Не обращайте внимания, – улыбнулся я извинительно. – Джентльмен так шутит… Мне, пожалуйста, чашку кофе.

– Со сливами, гы.

Официантка покраснела, бросила злой взгляд на Пельменя и ушла выполнять заказ.

– Тебю, гы… Это анекдотец такой. Грузин говорит официантке: «Мне список блюдей». А она ему говорит: «Вам меню?» А он ей говорит: «Можно и тебю, если захочешь». Гы-гы… А ты чего не смеешься?

– Кончай кривляться, Пельмень. О деле говорить будем – так давай говорить. Нечего тут понты кидать и внимание привлекать.

– Гы? – озадаченно прохрюкал он. – А ты че, в поряде, фраер маринованый, недоволен?

– Фраер ты и твой папа. Если хочешь, чтобы тебя как клоуна заценили, ищи другого зрителя. Разговор будет?

– Гы, – недоумение и озадаченность.

– Тебе такого покупателя, как я, за всю жизнь не найти. Если по тюремной параше скучаешь, попробуй загнать вещички кому другому.

– Ты не очень-то. Я ведь могу и вскрытие организовать не хуже великого хирурга Тимирязева, гы…

– Пирогова, дурик… Дешевый базар этот достал. Будет полезный разговор?

– Будет.

Официантка принесла кофе, стакан портвейна и мороженое, не глядя на Пельменя и стараясь держаться от него на расстоянии дальше вытянутой руки, поставила заказ на стол. Пельмень что-то хотел ляпнуть, но сдержался. Он сграбастал стакан, залпом осушил его, заглотил разом полпорции мороженого.

– Гы, – удовлетворение и радость.

– Что можешь предложить? Меня старинное рыжевье интересует.

– Что хошь есть. Во, – он вытащил золотые старинные часы.

Я взял их и открыл крышку. Они были в прекрасном состоянии. Заиграла музыка. На крышке было выгравировано: «Любимой Марии Ивановне от Лацкого». Вещичка не из квартиры Порфирьева. Но что-то очень знакомое.

– Сколько хочешь за них?

– Пять штук.

– «Зеленых»?

– Фиолетовых, гы… Конечно, баксов!

– Две – больше не стоят.

– С половиной, – махнул рукой Пельмень, и я понял, что он без понятия о стоимости этой вещи.

– По рукам. Но это мелочь. Мне нужно больше.

– Гы, – можно расценить как согласие.

– Пельмень, я вижу, что в этих делах ты на подхвате.

– Ты чего, в поряде, за беспонтового лоха меня держишь, гы?

– Не суетись. Лучше устрой встречу с хозяином. Возьму что у него есть. И скажу, где взять больше.

Я напрягся. Насчет хозяина сказал наобум. Пельмень мог работать на кого-то, но вполне мог подобрать бригаду и сам проделать такое дело, если случайно подвернулась наводка…

– Гы, – неуверенность и заинтересованность. – Поглядим.

В точку попал. Он работает на кого-то. Теперь вся надежда, что этот «некто» не имеет приличных каналов сбыта и не доверит тупому Пельменю дальнейшие переговоры.

– За деньгами придешь в «Интурист» и принесешь туда часы. Номер семьсот одиннадцать. И переговори с хозяином.

– Гы, – то ли обещание, то ли неопределенность. – Только эта, за лоха меня не держи. Ежели чего, то того – мочкану, – он сжал кулак.

– Если чего, ты даже плавником махнуть не успеешь, – улыбнулся я. – Зачем угрозы? Мы же друзья, Пельмень.

– Гы, – он неопределенно пожал плечами.

Я допил кофе, Пельмень потребовал и выпил еще стакан портвейна, заглотил еще порцию шоколадного мороженого. Потом мы распрощались и пошли каждый по своим делам. Пельмень не знал, что у него появилась компания – прилипшая к нему бригада наружного наблюдения…

Пельмень был гоп-стопником по призванию. Заниматься грабежом он любил, пристрастился к этому ремеслу в раннем возрасте. Начинал с грабежа одноклассников и детей из младших классов. Такса у шпаны по тем временам была божеская. На мороженое и на кино. Учителя грозили юному Пельменю пальцем, сотрудница инспекции по делам несовершеннолетних расписывала, как плохо в тюрьме и как тяжело в жизни тем, кто не чтит закон. Слова от головы Пельменя отскакивали, как дробь от танковой брони. Он понял их истинную цену, когда несколько раз его пытались направить в школу для малолетних негодяев и не направляли из-за отсутствия там мест. Ведь негодяев много, а мест мало. Хуже было с родственниками жертв. Время от времени его били братья и родители пострадавших. Он шмыгал разбитым носом, умывался в туалете и опять шел грабить. С каждым годом бить его становилось все труднее, тогда как ему кого-то отделать становилось все легче. Детинушка рос не по дням, а по часам.

Тот памятный день рождения был не только праздником для Пельменя, но и для школы, для милиции. Он сам отпраздновал его ограблением пьяного прохожего, возвращавшегося домой с зарплатой. Вся шутка судьбы состояла в том, что это был четырнадцатый день рождения, грань, пересекая которую ребенок вдруг становится взрослым и получает возможность на законном основании именоваться вором, разбойником и насильником.

Пельмень был схвачен, препровожден в камеру предварительного заключения, а оттуда на четыре года в воспитательно-трудовую колонию. Передачки и письма ему приходили редко. Старший брат Пельменя как раз попал в тюрьму за кражу мотоцикла. Мать все время болела. А отец однажды прислал весточку: «Сынок, я живу хорошо, но на новом месте. Пиши мне по адресу ул. Валежная, 3. Лечебно-трудовой профилакторий номер два». Примерным поведением Пельмень похвастаться не мог, поэтому вышел из зоны точно по окончании срока – в день своего восемнадцатилетия.

Так получилось, что примерно в это же время вышел из тюрьмы брат и покинул ЛТП отец. Семья вновь собралась вместе, но патриархальной идиллии никак не получалось. Папаша и брат – такие же здоровые и отвязные, как Пельмень, все время надирались до зеленых чертей и гоняли друг друга по дому. Время от времени доставалось и Пельменю. Впрочем, доставалось всем без исключения и от него. Мать все время лежала с сердцем в больнице. Дома стоял невыветриваемый запах перегара, запустения.