А. В. Войлошников - Седой

Я вновь крадусь к колонке, чувствуя, что три пары глаз внимательно следят за мной. Когда возвращаюсь с полным ведёрком, Вася предлагает:

– Давай отопьём, а то расплещется…

Все поочерёдно припадают к ведёрку, но, уже без охоты. В тусклом свете, сочащимся из маленьких грязных окошечек под потолком вагона, различаю я, что вагон, за исключением узкого пространства возле двери, загружен почти до потолка деревянными ящиками, а в них что-то железное, завёрнутое в провощённую бумагу.

– Лезь в кубрик! – приглашает Худощавый. Забравшись наверх, вижу, – часть ящиков вынута, а пустота заполнена соломой, на которой лежат, телогрейки.

– Ложись с краю. Места хватит. Параша, по-флотскому гальюн, в том углу, – на подветренной стороне. Ссать – через щель в полу, а срать захочешь – бери конверт из бумаги, там они заготовлены, и – в него… конверт через окно выбросишь – там фанерка вынимается. Но! Дела такие – только на ходу! Инструктаж закончен. По курсу – так держать! Судя по адресам – вагон до Киева без пересадок. А тебе куда?

– А всё равно…

– Вот, и мы – туда же! Значит, нам – по-пути. А как ты возник на этой станции?

– Так… по-тихому.

– Тихо стибрил и ушел, назвается – нашел? – подначивает Худощавый. Майданишь?

– Ну… когда нечаянно…

– За нечаянно бьют отчаянно!

– За битого двух небитых…

Обмениваемся затертыми прибауточками, а меня мандраж разбирает: чую, что очень метко угодил я в непонятку. Что за люди такие осторожные: не только по воду не ходят, но и хезают так аккуратно, что б и вблизи вагона не пахло? А если они ошмонают меня, когда я при таких-то форсах? Да что – ошмонают! Таким и замочить меня не в падлу, чтобы я в оборотку их не засветил… А на ходу – кричи, не кричи… Надо срочно когти рвать, пока стоим!.. Но только я полез к выходу, как Худощавый, поняв тревожно закрученную цепочку моих мыслей, стопорит меня:

– Ша, юнга! Малый назад! Харэ, харэ… не менжуйся! Не бзди, Макар, я сам боюсь! Мы побегушники, не урки. Мы – контра. Политики. Я да Тарас – пожизненные комсомольцы. И срокА тянули на краю географии, где два месяца холодно, а остальное время – очень холодно. Населяют тот, забытый Богом край, две северные народности: вОхра и зекА. Там тянули мы срокА. Да не дотянули… у меня да Тараса бессрочка. У Тараса – пятьдесят восьмая, пункты второй, восьмой, а у меня пятьдесят восьмая пункт тринадцать.

– Второй пункт – восстание, восьмой – теракт, – комментирую я пункты, а про тринадцатый пункт не слышал… Бывает, разве, такой?…

– Это, юнга, редкий пунктик… называется – «благородный.» Для тех, кого звали: «Ваше благородие». Не долго меня так звали… после производства во флотские офицеры двух месяцев не прошло, как – февральская революция!.. Повязал я на кортик красный бант, выступал на митингах. А закончилась моя флотская карьера после того, как большевички в Новороссийске флот бездарно утопили. Забросил я в Чёрное море романтическую мечту сопливого детства – офицерский кортик, вместе с красным бантиком, и – за бугор! Не хотел убивать русских людей, какого бы цвета они ни были. И прожил бы всю жизнь спокойно, вдали от взбаломошной родины, если бы не прикупился на дешевый понт: лажовую амнистию офицерам, не служившим в жандармерии и не воевавшим.

Друзья предупреждали: нельзя большевикам верить! Честь и совесть для коммунистов – понятия царские, вражеские. Не поверил я друзьям, а поверил слову русского народа и в закон государства, который «обратной силы не имеет». А оказалось, что советскому государству плевать не только на честь и на совесть, но и на свои же законы! Они пятьдесят восьмую дополнили пунктом тринадцать, противоречащим не только закону, но и здравому смыслу, так как карают по этому пункту не за то, что ты сделал, а за то, что ты МОГ СДЕЛАТЬ не только до создания этого пунктика, но и до рождения советской власти!

Джонотан Свифт старался придумать что-нибудь невероятно абсурдное для злобной речи лилипутского адмирала, который заявлял, что измена зарождается в голове, а поэтому надо казнить каждого, у кого есть голова. Если бы Свифт ознакомился с законами советской власти, то понял бы, что по придумыванию абсурда он жалкий дилетантишко! Да только одну статью – пятьдесят восьмую, с её пунктами и подпунктами, – не придумали бы, собравшись вместе, такие выдумщики, как Свифт, Рабле, Бюргер и Кафка… Так-то, юнга! А теперь, когда ты не только знаешь, кто мы, но, думаю, веришь мне, то, надеюсь, у тебя отпало желание задавать отсюда лататы? А мы познакомились, как положено по лагерному камильфо: сперва – по статье, потом – по душе. Имя ничего не говорит о человеке, кликуха – кое-что, а, вот, статья – всё! Это и судьба и мировоззрение. Тебя как кличут?

– Рыжий…

– А меня – Седой. Почти тёзки… А у Васи пятьдесят восьмая, пункт десять. Срок детский – пятак. Часть срока он на малолетке оттянул и в зону попал после шестнадцати. Семячки остались дотянуть срок, да с блатарями у него конфликт. Тарас взял его под своё крылышко… сперва – в бригаду, потом – в побег. Нельзя было оставить его в зоне – искалечил бы его Хряп, садист уголовник. Побожился, что Ваську опарафинит и козу заделает – зенки выдавит… Я тебе, Рыжик, всё это подробно излагаю, чтобы знал ты, с кем связался и почему мы менжинские. Ориентировки на нас не только у ментов, но и у железнодорожников по линии. Хорошая премия светит тому, кто нас накнокает. А темнить мне – резону нет – завтра ты нас увидишь, да вдруг – не так поймешь. А нам ты поможешь – ты ещё шкет и под ориентировки не подходишь… Интересно, откуда ты в столь юном возрасте пятьдесят восьмую по пунктам сечёшь?

– Она для меня родная. По дополнению. Я – чес… ЧСИР.

– Ну-у… – протягивает Седой, – романтичная у тебя статья: вендетта!

– Чи-иво?? – удивляюсь я.

– Вендетта – кровная месть. По правилам вендетты за отца мстят сыну. Но! – только совершеннолетнему. Детей и женщин вендетта не касается. Но советская вендетта, названная «ЧСИР», распространяется на всех членов семьи. Не понимают чекисты, по пролетарскому скудоумию, что вендетта обоюдоостра: если мстят с одной стороны, то и с другой – не заржавеет! И в какой кровавый тупик загоняет Сталин Россию – только Богу ведомо. Россия – не остров Сардиния, где все родня друг другу и вендетту исполняют строго по закону. В России такой кошмар представить трудно.

Вероятно, все выспались. И мне, после всех приключений, тоже спать не хочется. Сидим под потолком, ожидая отправления.

– Скорей бы состав пишов… покурыть бы… – сипит басом Тарас. – Скушные вы сёдни…

– Рыжий, ты с воли, вертани прикольчик свеженький! – просит Вася. – Анекдотец бы…

– Анекдотец? – переспрашиваю я не без ехидства, вспомнив о Васином пункте десять, (КРА – контрреволюционная агитация), который лепят за анекдоты. – А что такое «бекас»?