Марина Серова - Клуб мертвых поэтов

– Поверьте, я мечтаю только о том, чтобы сделаться вам не чужой, – тонко улыбнулась я. – Всегда мечтала войти в круг избранных. Знаете, меня тоже влечет к себе вечная красота.

Никита Котов с сомнением уставился на меня, но я подарила ему нежную улыбку, и мальчик потупился. При всей своей стати русского доброго молодца – румянец во всю щеку, косая сажень в плечах – Никита выглядел поразительно неискушенным.

– Чудесное палаццо, – светским тоном произнесла Алиса. – Мы очень рады, что Перси пригласил нас быть его гостями. Вот обратите внимание на камин – это мрамор работы Якопо Сансовино. Правда, прелесть? А мифологические сюжеты на плафонах потолка принадлежат кисти…

– Алиса! – взмолился Байрон. – Мы еще даже не завтракали!

Девушка встала, грациозно – как ей казалось – придерживая длинное платье.

– Отлично! Вы, мужчины, поразительно приземленные существа. Правда ведь, Евгения, в них очень много сохранилось животного?

– В женщинах животного ровно столько же. Например, во мне. Честно признаться, я не успела позавтракать и ужасно голодна, – призналась я.

Рафинированные эстеты с облегчением зашумели, послышался смех, и мы дружной толпой проследовали в столовую – не менее роскошную комнату с длинным столом под белоснежной скатертью и рядами старинных стульев. К завтраку уже накрыли. Столовая вполне могла вместить роту солдат, но за столом нас было только семеро. Алиса заняла место хозяйки. Байрон подергал за бархатный шнур – очевидно, подавая сигнал прислуге, и вскоре полная низенькая дама в черном платье, белоснежном фартуке и с наколкой на седых волосах внесла фарфоровую посудину.

– Овсянка, сэр! – нарушая атмосферу эстетства, радостно пошутил худенький Китс. Остальные смерили его осуждающими взглядами. В кастрюле действительно оказалась овсянка. Пожилая итальянка принялась серебряной ложкой раскладывать кашу по тарелкам. К счастью, на столе было еще много всяческой еды. Яйца, копченая рыба, подсушенный хлеб, джем. Завтрак был скорее британским, чем итальянским. Молодые люди явно обладали прекрасным аппетитом, но к еде никто не приступал.

– Благодарим мироздание за щедрые дары! – сказала Алиса, молитвенно сложив руки в перчатках. На мой изумленный взгляд девушка пояснила: – Мы агностики.

И как ни в чем не бывало принялась за еду. Романтики не отставали. Некоторое время слышался только тихий перезвон ложек по фарфору и просьбы типа «передай копчушки».

Когда молодые люди насытились, разговор вернулся к поэзии:

– процитировала я строчки из стихотворения Вордсворта. – Скажите, кто в наши дни способен написать столь прекрасные слова?

Как выяснилось, вопрос был задан правильный: молодые люди пустились в рассуждения о том, как измельчала поэзия за последние пару веков – мелкие темы, пошлые сюжеты… Следующие полчаса прошли в жарких спорах – тот, кто считал себя Китсом, утверждал, что и среди современников есть пара-тройка стоящих поэтов, а остальные дружным строем выступали против. Я сообразила, что подобные споры ведутся в этих стенах не в первый раз. И подивилась причудливой прихоти судьбы. Подумать только, эти ребята молоды, хороши собой, здоровы и богаты. И что же? Из всего многообразия мира их привлекают рифмованные слова и образы давно забытых поэтов.

Разговор не представлял для меня ни малейшего интереса, а завела я его с одной целью – выявить, кто же является лидером в этой странной компании. Мои глаза скользили по лицам спорщиков. Я не прислушивалась к тому, что они говорят, зато анализировала поведение, мимику, невербальные сигналы и прочее. Этому меня когда-то на-учили в «Ворошиловке», и навыки психолога не раз помогали мне в работе телохранителя.

Самым шумным и яростным спорщиком был Джордж Гордон Байрон. Молодой красавец с темными вьющимися волосами нападал на оппонентов так, будто от исхода спора зависела его жизнь. Перси Шелли говорил тихо, мягким приятным голосом, но всякий раз оказывался прав – очевидно, он разбирался в современной поэзии куда лучше громогласного друга. Китс вставил всего одно замечание, зато строго по делу. Кольриджу, кажется, доставлял удовольствие сам процесс спора – чернявый юноша с желтовато-бледной кожей выступал на стороне то одного, то другого спорщика, умудрялся перессорить тех, кто пришел к единому мнению, и вообще не давал конфликту угаснуть. Единственная девушка в компании почти не принимала участия в разговоре и, кажется, откровенно скучала. Отодвинув чашку с остывшим кофе, девушка закурила коричневую сигарету в длинном мундштуке. По комнате поплыл приятный, но чересчур ароматизированный дым. Китс закашлялся и виновато оглядел собравшихся. Никто не обратил на него внимания. А вот Уильям Вордсворт, он же Никита Котов, вообще не интересовался спором о поэзии. Когда молодому человеку задали вопрос, он ответил невпопад. Его глаза, обежав комнату, то и дело возвращались ко мне. Котов нервничал: поминутно облизывал губы, постукивал пальцами по столу – совершенно так же, как его отец, в общем, проявлял все признаки нечистой совести. Иногда Никита переглядывался с Кольриджем. Казалось, между ними происходил беззвучный диалог.

Почему эти двое такие беспокойные? Остальные не проявляют нервозности. Скорее мое появление их развлекает. Видимо, в этой компании давно соскучились по свежему человеку… Кто же из них лидер? Это был очень важный вопрос.

Я заметила, что чаще всего в союзники себе спорщики выбирают Шелли – спрашивают его согласия или одобрения. Итак, лидер, кажется, найден. Осталось только приручить этого молодого человека – и вся компания у меня в кулаке!

Наконец затянувшийся спор о современной поэзии мне надоел. Главное я уже уяснила – эти ребята действительно разбираются в том, о чем говорят, и тратят кучу времени на свое странное хобби. Значит, то, что объединяет этих молодых людей, и в самом деле поэзия – как ни странно это звучит, а не увлечение, к примеру, морфином… Пора было менять тему.

– Скажите, господа, где я могу ознакомиться с вашим собственным творчеством? Как и вы, я зачарована стихами лейкистов и романтиков, но мне хотелось бы прочесть что-то оригинальное!

В столовой повисла мрачная тишина. Я поняла, что мой вопрос оказался чрезвычайно бестактным. Единственный, кто оживился, была Алиса. Девушка выпустила клуб пахучего дыма и похвасталась с детским простодушием:

– Месяц назад я издала сборник. Это уже второй! Называется «Анима».

– По-латыни это значит «душа»? – уточнила я. Удивленно приподнятые брови Алисы были мне наградой. Зная, насколько самолюбивы поэты в таком возрасте, как нежно они относятся к своему творчеству и как ценят всякую похвалу, я попросила: – Мы еще так мало знакомы… не будет ли с моей стороны чрезмерной самонадеянностью попросить в подарок экземпляр с дарственной надписью?