Фолькер Кучер - Вавилон-Берлин

– Тот самый, из кино? Что за чушь? Доктор Мабузе!

– Только не называй его так, его вообще-то зовут Иоганн Марлоу. И не спрашивай меня, откуда у него докторская степень. Наверное, купил. Так же, как он покупает вас, фараонов. Неважно, к каким грязным делам он причастен – у него всегда была безупречная репутация. Он знает Плётцензее только снаружи. Если он ждет здесь перед большими воротами, чтобы забрать одного из своих мужчин.

– И что ты хочешь мне этим сказать?

– Этого твоего дружка, – Густав показал на снимок, – ищете не только вы, полицейские. Здесь уже были несколько мужчин из «Беролины». Пару дней тому назад. У них было точно такое же фото.

– Из «Беролины»? – Рат тихо свистнул сквозь зубы. «Беролина» была одним из старейших объединений Берлина, там еще действовал кодекс чести. Убийства были под запретом. О таких бандах молодчиков и сутенеров, как «Норден» или «Иммертрой», которые начальник полиции запретил после кровавой бойни на Бреслауерштрассе, в «Беролине» высказывались с пренебрежением.

– Значит, Марлоу – председатель объединения, – констатировал Гереон.

– Не произноси его имя слишком громко! – Глория огляделась. – Нет, доктор М. не принадлежит ни к какому объединению, для этого он слишком хитер. «Беролиной» все еще руководит Красный Хуго. Но Красный Хуго делает только то, что ему говорит доктор М. Так «Беролина» заключает более выгодные сделки, и доктор М. не надрывается. – Барменша сделала последнюю затяжку и раздавила окурок в пепельнице. – Ладно, – сказала она, вставая, – работа зовет.

– Подожди…

Фальшивая женщина еще раз наклонилась к собеседнику, и ее ожерелья забренчали. Рат сунул ей пять марок.

– Еще один вопрос, – сказал он почти шепотом. – Как мне найти доктора М.?

– Ты его не найдешь. Он сам найдет тебя. – Густав сунул деньги за подвязку для чулок. – Но я тебе советую сходить в варьете. На площади Кюстринерплац несколько недель назад открылась «Плаза». У них должна быть классная программа…

Глория чмокнула Гереона в щеку и ушла. Когда она, покачивая бедрами, пробивала себе дорогу через толпу к стойке, многие мужчины в зале, а также женщины, одетые, как мужчины, смотрели ей вслед. Рат проводил ее взглядом, пока она не добралась до своего рабочего места, и одним глотком допил то, что оставалось в его бокале. У этой красотки действительно была хорошая фигура. Особенно если вспомнить, что ее зовут Густав.

– Я совершенно не понимаю, что с ней случилось! За все годы, что я здесь живу, такого не было никогда, а сейчас уже второй раз за эту неделю! – Вайнерт обстоятельно хлопотал над кофейником, пытаясь вставить в него фарфоровый фильтр. Через некоторое время ему, наконец, удалось это сделать. Никто из жильцов не имел достаточного опыта в таких делах – обычно этим занималась их квартирная хозяйка. Утром, когда они вставали, по квартире распространялся аромат свежего кофе. Но сегодня, когда Рат просунул через дверь свою уставшую, тяжелую с похмелья голову, в кухне был только его сосед, и теперь Гереон сидел за кухонным столом и крутил кофейную мельницу, в то время как Вайнерт ставил на плиту чайник с водой.

– Она заболела, – защитил комиссар хозяйку, хотя ему было лучше знать, что с ней случилось на самом деле. Он не видел журналиста уже несколько дней. Во время майских беспорядков тот почти постоянно отсутствовал, но именно сегодня опять появился к завтраку.

– Заболела? Она напилась, бьюсь об заклад, – заявил Вайнерт. – Здесь запах стоит, как в кабаке! Мы должны жить здесь, как монахи, а дорогая фрау Бенке устраивает себе пьяную вечеринку!

В воздухе действительно стоял тяжелый запах сладкого ликера.

– Это всего лишь человеческие слабости. Не будем ее осуждать, – сказал Рат, засыпая смолотый кофе в фильтровальный пакет. – Представь себе, что наша хозяйка была бы непогрешима! Невероятно!

Вообще-то он был рад, что домовладелица не выходила из своей комнаты. Накануне полицейский вернулся на Нюрнбергер-штрассе около трех часов ночи, и Элизабет Бенке ждала его. Едва он открыл дверь квартиры, как она тут же очутилась в прихожей, на этот раз даже не накинув палантин поверх голубой ночной рубашки. Женщина облокотилась на дверной косяк и с упреком посмотрела на своего жильца. Из ее лепета он едва мог разобрать то, что она хотела ему сказать. И хотя в «Эльдорадо» Гереон принял изрядное количество виски, он чувствовал себя вполне трезвым. Когда он подошел ближе, Элизабет упала ему на руки. Он помнил, что отнес ее в постель и там она завязала с ним нечто наподобие борьбы. Каким-то образом ему все же удалось от нее отделаться, и вскоре она заснула. Комиссар укрыл ее одеялом и еще некоторое время смотрел на нее, а когда он, наконец, лег в свою постель, будильник показывал полпятого утра. Полицейский посмотрел на маленькую стрелку, и ему ужасно захотелось отключить звонок. Он позволил себе немного поспать, до восьми часов. Слишком мало, чтобы чувствовать себя по-настоящему бодрым. Но достаточно, чтобы суметь выполнить сегодняшнюю программу на день.

Послышался резкий свист чайника, который становился все более громким.

– Естественно, ты ее понимаешь, – ухмыльнулся Вайнерт и снял чайник с плиты. – Ты вчера и сам немного перебрал.

Журналист залил кипятком молотый кофе в фильтре, и по кухне распространился приятный аромат. Один только запах кофе способен был вернуть жизненные силы. Рат с наслаждением вдыхал этот чудный аромат.

– Это старый обычай: у кого есть заботы, у того есть и ликер, – продекламировал он.

– Ну тогда у Бенке должна быть полная забот жизнь, – констатировал Вайнерт, наливая кофе в приготовленные чашки.

Гереон предпочел промолчать. Он осторожно взял чашку с горячим кофе в обе руки и подул на него.

Его сосед подсел к нему за стол и развернул воскресную газету. Беспорядкам и на этот раз была посвящена вся первая страница.

– Социал-демократы устроили вам веселую жизнь, а? – спросил Вайнерт мимоходом, не отрываясь от чтения.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот, бои против майских демонстрантов. Ты не находишь, что все это имело довольно тяжелые последствия? Более двадцати погибших. Масса раненых. А некоторые до сих пор находятся между жизнью и смертью. – Он стал читать вслух. – «Мы и сегодня еще не можем избавиться от ощущения, что меры, принимаемые социал-демократом Цёргибелем, и в частности его запрет на демонстрации, продиктованы прежде всего партийно-политическими мотивами».

– Это ты написал?

– Три дня в некоторых рабочих кварталах шла настоящая гражданская война. И только потому, что ваш начальник полиции хотел показать коммунистам, кто в красном Берлине имеет право голоса. Небольшой силовой бой между красными, поддерживающими государственный порядок, и их противниками, для которого он не по назначению использовал полицейский аппарат, невзирая на потери!