Антон Чиж - Аромат крови

Лебедев приказал начать с подвалов. Впереди, как и полагается факелоносцу, торопился Николя Гривцов с потайным фонарем, боясь лишний раз оглянуться. Уж больно грозен спутник. За Лебедевым семенил мальчонка, просивший называть его Демидом: он, не замолкая, сообщал лишние, ненужные и безумные сведения о «Помпеях». По его мнению, концертный зал разбили как раз на месте древних стоянок первобытных людей, после чего здесь долгое время находился языческий храм, а когда Петр Великий додумался соорудить на этих местах свою столицу, было поставлено жилое строение, заранее проклятое. Как и воздвигнутый храм разврата и бесовщины, по мнению Демида. Как видно, распорядитель специально подсунул его полиции: мальчонка умел допекать изумительно. Так, что Лебедев терпел на последнем пределе.

Тайная надежда сразу найти место убийства не оправдалась. Подвал, конечно, был. Но, по моде петербургских домов, войти в него мешала вода, стоявшая по щиколотку. Произвести в сырых условиях сложную экзекуцию невозможно. На жертве или на платье неминуемо остались бы следы.

– Что ж ты, паразит, сразу не мог сказать, что подвал затоплен? – с таким гневом рыкнул Лебедев, что у Коли затрясся фонарь. – Только время потеряли!

– Болото! Оно и есть того! – со значением сообщил Демид. – Пожрет вертеп разврата! Так-то!

Дальше на очереди была отопительная. В стенах «Помпей» были проложены пустоты-каналы, по которым подавался теплый воздух. Помещение согревалось на манер русской печки: экономично и жарко. Но в кочегарке, поставлявшей горячую атмосферу из нагретого котла, нашлась только россыпь угля да парочка веселых истопников, приглашавших сразиться с бутылью деревенского самогона. Капаться в угле Лебедев побрезговал, чутье говорило, что бесполезно. А прочих следов не имелось. Если не считать объедков, оставленных веселой компанией.

Аполлон Григорьевич пребывал в тоске. То же чутье шептало, что дело затеяно бесполезное. Именно это и злило больше всего. Еще не родился такой преступник, что скроет следы от Лебедева.

– Чудище, веди на кухню! – потребовал он у мальчонки.

Теперь уже Николя был отправлен в арьергард. В кухонной части суетились повара, бегали поварята и кричал на всех шеф-повар. Появление посторонних, да еще с Демидом, он встретил агрессивно: вечер в разгаре, в ресторане подача за подачей, а тут шляется кто ни попадя. Но Лебедев быстро объяснил, кто тут будет распоряжаться. Впрочем, на этом победы закончились. Даже если представить, что здесь разделали человека, найти следы практически невозможно. Пол часто протирался шваброй, а ножи то и дело попадали под струю воды. На разделочных местах следов крови много. Но она скорее всего – рыбья, птичья или коровья. В лаборатории отличить непросто, а так, с ходу – невозможно. Одно успокаивало: слишком много свидетелей. Даже если бы начали потрошить девицу, кто-нибудь наверняка удивился бы. Или хоть спросил: «Это для какого блюда?» А новый шеф-повар так дорожит репутацией заведения, что скорее бы сам зарезался, чем дал испортить кухню. Несолоно хлебавши компания двинулась дальше.

Демид провел по всем черным лестницам и закоулкам «Помпей». Места было много, попадались уголки, вполне пригодные для убийства, но ничего конкретного обнаружить не удалось. Даже Лебедеву. Несколько раз он приседал над бурой лужицей, требуя от Коли светить как следует, но быстрый осмотр обнаруживал грязь и ничего более. Обошли все этажи, побывали во всех залах, включая гардероб, не забыли зимний сад, заглянули во все комнаты, распугав актрис, переодевавшихся после номера, и даже разбудили комика Фистул-Александрова, сладко сопевшего на диванчике гримерной. Только никаких улик от всей этой суеты не прибавлялось.

– Где тут кладовки или склад какой-нибудь?

Демид поднял палец до небес:

– Внизу у сцены хранилище имеется. Место позорное и проклятое! Пусту ему быть!

– Веди, изверг, – устало согласился криминалист.

Глухая ниша с правой стороны сцены темнела пещерой. Света от потайного фонаря хватало, чтоб разглядеть уходящие вверх куски декораций от различных представлений. Сюда отчетливо доносились звуки со сцены и реакция зрительного зала. Деревянные рамы с натянутым полотном стояли, как картины в магазине, плотно друг к другу. Кое-где виднелись ширмы и железные рамы. В сторонке помещались принадлежности для тушения пожара.

Лебедев приказал светить на пол. Прояснились затертые доски с множеством сколов и царапин от перемещаемых грузов. Пройдя по половицам, эксперт вынужден был признать то, во что никогда не мог поверить: свое полное поражение. Или в логике Ванзарова крылся дефект, и убийство произошло не здесь, или…

Аполлон Григорьевич отказывался признать, что какой-то «мясник», как он окрестил убийцу, может быть умнее его. И предусмотреть все. Так, чтоб капельки крови не осталось. Нет, точно умник-логик ошибся.

Покидая склад декораций не в лучшем настроении, Лебедев уже намеревался сорвать злость на Демиде, как вдруг на противоположном конце сцены нарисовался знакомый силуэт.

Маленький Родион не любил фокусы. Вернее, сначала очень любил их. Настоящее чудо приводило ребенка в восторг: из колоды появляется задуманная карта, свеча гаснет от мановения руки, и вообще предметы вырастают из воздуха. Но когда братец цинично объяснил ему, что чудес не бывает, а все фокусы – обман и надувательство самой чистой пробы, Родион обиделся. Да так, что, быть может, именно из-за этого решил бороться со злом и пошел в полицию. Закон и порядок от этого только выиграли, а фокусы проиграли окончательно. К сценическим чудесам Ванзаров испытывал непреодолимое отвращение. В общем, фокусы отняли у Родиона веру в чудо. Так вот и рождаются отъявленные логики.

Вот и сейчас, стоя за кулисами, он пропитывался раздражением, как огурец рассолом. И было от чего. По сцене с надменным видом вышагивал бодрый старичок ростом с высокого карлика, в огромном цилиндре и нагло карикатурных усах. Великий Орсини казался мелким существом с большими амбициями. Он так изысканно и самозабвенно кланялся, что было ясно: все эти фокусы только для того и делаются, чтоб сорвать дешевый успех. Хотя не такой уж дешевый, судя по переполненному залу.

Публика принимала наглый обман на ура. Взрывы аплодисментов, переходящих в овации, встречали каждый трюк. По сцене летали отрубленные головы. Отсеченная рука тушила подсвечник, висящий в воздухе. Скелет человека оживал и двигался по авансцене, доводя до визга дам. Фокусы были откровенно кровожадного толка. Маэстро «древней, египетской и современной магии», как уверяли афиши, тяготел к членовредительству. И все равно зрительный зал надрывался криками «браво».